Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания
На все я смотрю с равным вниманием. А особняк ли это миллионера, притон в подвале, рынок цветов, хороший кинофильм или из рук вон дрянной – не все ли равно с точки зрения любознательности? Неинтересно только стереотипное, привычное глазу.
И я не буду делать выводов. Как я могу делать выводы, кинув беглый взгляд на чужую жизнь? Я и в своей-то, в которой варюсь вот уже почти сто лет, не могу как следует разобраться, а уж в чужой – и подавно. Правда, говорят, со стороны видней. Ну что же, со стороны могу. Безответственно.
О чем еще следует предупредить?
Пожалуй, об объективности и фантазии.
Объективность
Я никогда не понимал фразу «объективно говоря». Я всегда субъективен и иного восприятия действительности не знаю. А как часто слышишь бессмысленно брошенные слова: «Я, товарищи, буду объективен в этом вопросе». И дальше развивает столь субъективную мысль, что диву даешься его резкой необъективности. Но стереотипы неотразимы, и фраза «я, товарищи, буду объективен» на людей слаборазвитых и с параличом воли производит аксиоматическое действие. Раз сделана эта запевка – обжалованию не подлежит. Втяни в уши и переваривай.
Вообще медиумическое влияние одного человека на другого всегда было для меня загадкой: как можно слепо подчиняться чужой воле, идти за кем-то безрассудно? Влюбленного я понимаю. Здесь инстинкт, самый мощный притом. От него даже у петуха отрастают длинные раскрашенные перья на хвосте и на голове вспыхивает красным пламенем гребень. От него глухаря на току можно взять голыми руками.
Впрочем, может быть, еще стадный инстинкт так же силен в потомках ведомых. Когда-то, когда люди жили стадами, в каждом стаде был вожак и ведомые. Видимо, у их потомков возникли разные наклонности, разное мироощущение. Один говорит: «Я иду, айда за мной! Что, не хотите? Так я вас заставлю. А ну за мной!» Другие так и ищут, за кем бы пойти. Помню, как в одном санатории человек кричал по телефону своей жене: «Здесь очень плохо – нет затейника! Не знаешь, что делать!»
Я, очевидно, гибрид от вожака и ведомого. Я иду вперед, никого не заставляя следовать за собой. Даже собственным детям – при всем при том, что воспитание включает в себя и метод принуждения, – стараюсь предоставить как можно больше свободы. Я предлагаю идти за мной. Кто захочет – пожалуйста, нет – как угодно. Но и сам идти за кем-то не могу. Как-то стыдно и смешно подчиняться чужой воле. Насилию, конечно, и я вынужден подчиняться, ничего не попишешь. И если на меня нападет вооруженный бандит, я подниму руки вверх и не буду сопротивляться.
Я могу восхищаться теми или иными качествами человека, особенно его талантом. Но подчиняться, даже Чехову или Достоевскому, не стал бы.
Чуждо мне и влияние толпы. Я очень боюсь ее и не сливаюсь с ней. Эта боязнь и неслиянность с толпой, может быть, спасли мне жизнь.
Когда умер Сталин и по радио объявили, что открыт доступ к его телу, лежавшему в Колонном зале Дома союзов, как известно, толпы людей хлынули поклониться или полюбопытствовать. Должен сказать, что и я не удержался от соблазна: интересно! Я заковылял из своего Зачатьевского переулка к Гоголевскому бульвару. Транспорт уже остановился. Я припустил вдоль Бульварного кольца, очутился на Никитском, пересек улицу Герцена и вышел на Тверской бульвар. Вижу, вдали к площади Пушкина со всех улиц, как с гор, льются стремительные потоки людей. Они хлынули из подъездов, дворов, из переулков, улиц, и всех их несло в одно страшно вздувающееся русло. Во мне стал стучать метроном.
И когда я уже достиг уровня здания Театра имени Пушкина, ко мне вернулось все разумное: и инстинкт самосохранения, и отвращение к стадности, и просто логически зримая опасность. Но толпа уже вобрала меня в себя, хотя мое «я» шло вразрез с нею. Я повернул назад. Пробиться наперекор потоку было уже невозможно. Стихия есть стихия. Тогда я развернулся градусов на пятьдесят и стал пересекать дворы и переулки, держа курс на широкое кольцо «Б». План был удачен. Перемахнув ряд заборов, изгородей и переулков, я очутился на свободном Садовом кольце. Людей бежало порядочно, но на широком его пространстве они не были опасны. Я вздохнул глубоко и порадовался воле.
Домой я пришел со вздувшимся коленом. А к вечеру стали поступать страшные вести о жертвах новой Ходынки. Люди давили друг друга насмерть. Глубинный стадный инстинкт охватывает тебя, и ты теряешь рассудок.
Если кто помнит документальный фильм «Я и другие», тот не забудет эксперимента над малышами. Стол, вокруг него десяток девочек и мальчиков, на столе две пирамидки – черная и белая. Экспериментатор просит детей говорить, что это не белая и черная пирамидки, а две черные. Приглашают еще одного малыша – Васю, он тоже садится к столу. Экспериментатор по очереди спрашивает детей, какие это пирамидки. Все десять отвечают: «Обе черные». Когда доходит очередь до Васи, который не знал условий «игры», и его спрашивают, какие это пирамидки, Вася, видя перед собой белую и черную пирамидки, не без мучения и после паузы отвечает: «Черные». – «Обе черные?» – переспрашивает экспериментатор. В глазах Васи мука, и все же он произносит: «Обе черные». – «Дай мне белую пирамидку», – говорит экспериментатор. Вася тянет ручонку к белой пирамидке и подает ее экспериментатору. «Как же ты говоришь, что обе пирамидки черные, а сам подаешь мне белую?» Глаза ребенка наполняются слезами, он низко опускает голову и тихо выдавливает из себя: «Я не знаю». И плачет.
Я боюсь толпы-стихии. Но это совсем не значит, что я люблю только одиночество. Напротив, я люблю быть с людьми, и даже просто присутствие людей мне приятно. Стоя на часах у орудия на фронте ночью на поляне, я ощущал сладостную любовь к моим товарищам – солдатам, спавшим невдалеке в лесу в палатках. Именно чувство близости мне подобных давало покой, уверенность, рассеивало страх.
В детстве и отрочестве из-за своих фобий, о которых я говорил, я вообще боялся оставаться один. Даже дома. И если приходилось, я садился на подоконник, видел идущих по улице людей, и страх покидал меня.
Нет, я знаю, что такое чувствовать себя единым целым с другими или частицей всех. Об объективности я написал для того, чтобы предупредить: я пишу субъективно.
Фантазия
Мы едем по Парижу. Въехали на остров Ситэ, машина остановилась. Вылезли. Сердце колотится быстрей и быстрей. Сейчас у меня произойдет неслыханная встреча. Встреча, о которой я мечтал в отрочестве, встреча, которая была только мечтой. Нет, встреча, о которой я и не мечтал. Сейчас я увижу собор Парижской Богоматери.
Я не смотрел в окно автомобиля, я зажмурил глаза, когда выходил из машины. Я смотрел в землю, когда приближался к нему, – я желал увидеть чудо разом, целиком, все. Увидеть, ошеломиться и улететь ввысь от восторга.
