Григорий Бакланов - Южнее главного удара
Когда пришел приказ отойти с наблюдательного пункта, высота, на которой сидел Богачев, была отрезана. Трех связных посылал к нему Беличенко. Вернулся один: не дойдя.
Ночью он слышал стрельбу в той стороне. Но чем он мог помочь? Он не был виноват ни в чем и все же знал: никогда не избавиться ему от чувства вины перед Богачeвым. Он послал его отбить высоту. И Богачев отбил и держал ее, ожидая приказа. Приказ этот Беличенко не смог ему передать.
Не смог, не его вина, но он был жив, он отошел, а Богачев остался там.
- Ну, будь жив, старшина!
Беличенко хотел идти, но дорогу перегородил оркестр. Сидя на спаленных трубах, горячо сверкавших на солнце, оркестранты промчались в двух бричках, нахлестывая коней. Вид у них был помятый, но веселый. В задке последней брички, свесив ноги, сидел худой бас, через грудь опоясанный трубой. На кочках сапоги его подскакивали носками вверх, и широкая труба, как барабан, бухала: "Пума, пума, пума!"
Старшина подмигнул им вслед: "Воюют!" - и захохотал.
Навстречу оркестру негусто потекла пехота. С тощими вещмешками на горбу, с котелками, с торчащими вверх дулами винтовок, почти все без касок, солдаты на ходу жевали. Так уж устроен солдат: чуть подальше отошел от смерти и - жив, снова есть хочет.
Обходя танк, пехотинцы оглядывали его. Один из них, крепкий молодой парень в сдвинутой на ухо шапке, постучал по броне прикладом и что-то сказал, насмешливо кивнув на пушку, смотревшую в тыл. Вокруг засмеялись.
- Пехота,- сказал танкист с высоты танка и откусил колбасы. Он стоял, одним локтем опершись о пушку, выпятив грудь, величественный, как памятник бронетанковым войскам.
- А между прочим, ты зря на видное место выперся,- сказал Беличенко, сочувственной улыбкой провожая пехотинца.
- У немца перерыв. Немец по часам воюет.
- Ну-ну...
Вот в это время все - и танкист, и пехота, сразу отхлынувшая от танка, и сам он - услышали, как за передовой бухнул орудийный выстрел. Еще прежде чем оборвался свист снаряда, над одним из тракторов, стоявших в кукурузе за скатом, блеснуло коротко, и люди кинулись от него по снегу в разные стороны и попадали. Над трактором беззвучно вспыхнуло пламя, снег вокруг него загорелся, и донесло наконец взрыв. А люди вскочили и побежали еще резвей.
- Вот сволочь! - сказал танкист, словно радуясь удачному попаданию, но тут же посерьезнел и стал натягивать шлем.- Вчера мы тоже сараюшку пристреливали. Со второго снаряда как пыхнет вдруг, дым черный к небу потек. Что такое? А там, оказывается, за сараем немецкий танк прятался. Так нам после благодарность превозносили за точную стрельбу. Гляди, комбат, твоя кухарка бежит.
По целине бежал Горошко с автоматом, махал издали и кричал:
- Товарищ комбат! Нам приказ сняться на новые огневые!
День был все такой же сияющий, на солнце нестерпимо горели снега. Но после этого выстрела все словно вспомнили, что война не кончена.
На батарее пушки стояли в походном положении, тракторы работали; на одном из них дрожала непрочно укрепленная труба. К Беличенко подбежал взволнованный Назаров. Оказывается, его за комбата вызывали к командиру дивизиона, там был командир полка, и в присутствии командира полка ему давали задание. Он рассказывал и заново волновался, и глаза у него были круглые. "Симпатичный парнишка",- подумал Беличенко, перенося на свою карту район новых огневых позиций. Он хороню знал это состояние молодых, только что выпущенных лейтенантов, когда каждая встреча с начальством волнует необычайно и всякое сказанное там слово кажется особенно значительным, когда нечетко отданное приветствие может на весь день испортить настроение. С годами это проходит.
- Поведете первое орудие,- сказал Беличенко, но по привычке посмотрел не на Назарова, а на Бородина, стоявшего рядом.
Бородин кивнул.
Со стороны немцев приближался тяжелый гул бомбардировщиков. В овраг, где стояла батарея, упали их тени и выскочили из него. Потом из-за края показались самолеты. Все: и Бородин, и Назаров, и Беличенко, и бойцы, стоявшие у орудия с карабинами на плечах, и чумазые, как кочегары, трактористы, высунувшиеся из кабин, выжидательно проводили их глазами: сбросит или не сбросит? Бомбардировщики прошли низко, а выше них вились тонкие, как осы, "мессершмитты". Они шли в ту сторону, куда предстояло двигаться батарее.
Дождавшись, пока самолеты скрылись, Беличенко махнул переднему трактористу: "Давай!" Трактор тронулся, бойцы, придерживая карабины, двинулись за орудием двумя цепочками, стараясь ступать в утоптанную колею.
Из тыла донесся грохот бомбежки. Заглушив его, прошла новая волна бомбардировщиков. Беличенко выждал дистанцию и махнул второму трактористу. И второй расчет спеша двинулся за орудием.
Они шли навстречу бою, и тяжкий гул далекого артиллерийского обстрела тревогой отдавался в сердце каждого из них. И все же они спешили.
На дороге танка уже не было. И тракторы, стоявшие в кукурузе, сейчас ползали, подцепляя орудия. В тылу, за складкой снегов стеной подымался черный дым, и в этом дыму шныряли и кружились над ним самолеты.
Километрах в трех увидели следы бомбежки. Hа грязном снегу в кювете лежала убитая лошадь, перевернутая повозка с покалеченными трубами оркестра. Две другие лошади стояли на дороге. Одна была ранена осколками в храп и в пах. Кровь блестящей змейкой текла по ее задней ноге, а из ноздрей при дыхании кровь вылетала мелкими брызгами и рассеивалась по снегу: он весь был красный под ее передними копытами. Лошадь дрожала крупной дрожью. Другая, здоровая, вытянув морду, горлом терлась о ее холку, о спину, грея своим теплом. Увидев проходивших людей, она заржала, влажные глаза ее смотрели на них. Солдаты молча шли мимо. И еще несколько раз видели они кровь, яркую на снегу.
Дальше была роща, обгоревшая, черная, срубленная осколками: ее-то и бомбили немцы. Снег в ней был до земли разворочен гусеницами танков. И вот на этом развороченном, закопченном снегу, среди всеобщего разрушения, стояла у дороги Тоня, маленькая издали. Она ждала подходившую батарею. Беличенко увидел ее, увидел раненых, сидевших у обочины на грязной земле в грязных шинелях и свежих бинтах, местами уже напитавшихся кровью, и пошел к ней.
- Ты как здесь? Ты все время была здесь? - спрашивал он и оглядывал ее шинель, ища чего-то.
- Саша, я не ранена,- поняв, что он ищет глазами, сказала Тоня и ласково дотронулась до его руки; кругом были люди.- Я узнала, что вас перебрасывают на южную окраину, и думала перехватить вас здесь. А тут так получилось...
Беличенко все еще не мог прийти в себя, и глаза у него были злые.
- Саша, надо раненых посадить на пушки. Им трудно идти.
