Любовь Космодемьянская - Повесть о Зое и Шуре
- Мама, прости, я больше не буду, - скороговоркой пробормотал у меня за спиной Шура.
- Мама, прости его! - как эхо, повторила Зоя.
- Хорошо, - ответила я, не оборачиваясь.
До поздней ночи я просидела за починкой злополучного пальто.
... Когда я проснулась, за окном было еще темно. У изголовья моей кровати стоял Шура и, видимо, ждал, когда я открою глаза.
- Мама... прости... я больше никогда не буду, - тихо и с запинкой выговорил он. И хотя это были те же слова, что вчера, но сказаны они были совсем по-другому; с болью, с настоящим раскаянием.
- Ты говорила с Шурой о вчерашнем? - спросила я Зою, когда мы с ней остались одни в комнате.
- Говорила, - не сразу и, как видно, с чувством неловкости ответила она.
- Что же ты ему сказала?
- Сказала... сказала, что ты работаешь одна, что тебе трудно... что ты не просто рассердилась, а задумалась: как же теперь быть, если пальто совсем разорвалось?
"ЧЕЛЮСКИН"
- Помнишь, Шура, папа рассказывал тебе про экспедицию Седова? - говорю я.
- Помню.
- Помнишь, как Седов говорил перед отъездом: "Разве с таким снаряжением можно идти к полюсу! Вместо восьмидесяти собак у нас только двадцать, одежда износилась, провианта мало..." Помнишь?.. А вот, смотри, отправляется в Арктику ледокольный пароход. Чего там только нет! Ничего не забыли, обо всем подумали - от иголки до коровы.
- Что-о? Какая корова?
- А вот смотри: на борту двадцать шесть живых коров, четыре поросенка, свежий картофель и овощи. Уж, наверное, моряки в пути голодны не будут.
- И не замерзнут, - подхватывает Зоя, заглядывая через мое плечо в газету. - Смотри, сколько у них всего: и меховая одежда всякая, и спальные мешки - они тоже меховые, и уголь, и бензин, и керосин...
- И лыжи! - немного невпопад добавляет Шура. - Нарты - это такие сани, да? И научные приборы всякие. Вот снарядились!.. Ух, ружья! Это они будут белых медведей стрелять и тюленей.
Я никак не могла подумать, что "Челюскин" скоро станет главной темой наших разговоров. Газетные сообщения о его походе были не так уж часты, а может, они не попадались мне на глаза - только известие, с которым однажды примчался Шура, оказалось для меня совершенно неожиданным.
- Мама, - еще с порога закричал встрепанный, разгоряченный Шура, "Челюскин"-то! Пароход, помнишь? Ты еще мне рассказывала... Я сейчас сам слышал!..
- Да что? Что случилось?
- Раздавило его! Льдом раздавило!
- А люди?
- Всех выгрузили. Прямо на льдину. Только один за борт упал...
Я с трудом поверила. Но оказалось, что Шура ничего не спутал - об этом уже знала вся страна. 13 февраля ("Вот, не зря говорят: тринадцатое - число несчастливое!" - горестно сказал Шура) льды Арктики раздавили пароход: их мощным напором разорвало левый борт, и через два часа "Челюскин" скрылся под водой.
За эти два часа люди выгрузили на лед двухмесячный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет и радиостанцию.
По звездам определили, где находятся, связались по радио с полярными станциями чукотского побережья и тотчас начали сооружать барак, кухню, сигнальную вышку...
Вскоре радио и газеты принесли и другую весть: создана комиссия по спасению челюскинцев. И в спасательных работах немедля приняла участие вся страна: спешно ремонтировались ледоколы, снаряжались в путь дирижабли, аэросани. На мысе Северном, в Уэлене и в бухте Провидения самолеты готовились вылететь на место катастрофы. Из Уэлена двинулись к лагерю собачьи упряжки. Через океан вокруг света пошел "Красин". Два других парохода поднялись до таких параллелей; где еще не бывал в зимнее время ни один пароход, и доставили самолеты на мыс Олюторский.
Не думаю, чтобы в те дни нашелся в стране человек, который не волновался бы, не следил затаив дыхание за судьбой челюскинцев. Но Зоя и Шура были поглощены ею безраздельно.
Я могла бы не слушать радио, не читать газет - дети знали все до мельчайших подробностей и целыми часами горячо и тревожно говорили только об одном: что делают сейчас челюскинцы? Как себя чувствуют? О чем думают? Не боятся ли?
На льдине было сто четыре человека, в том числе двое детей. Вот кому неистово завидовал Шура!
- И почему им такое счастье? Ведь они ничего не понимают: одной и двух лет нет, а другая и вовсе в пеленках. Вот если бы мне!..
- Шура, одумайся! Какое же это счастье? У людей такая беда, а ты говоришь - "счастье"!
Шура в ответ только машет рукой. Он вырезает из газет каждую строчку, относящуюся к челюскинцам. Рисует он теперь только Север: льды и лагерь челюскинцев - такой, каким он ему представляется.
Мы знали, что застигнутые страшной, внезапной катастрофой, челюскинцы не испугались и не растерялись. Это были мужественные, стойкие, настоящие советские люди. Ни у одного не опустились руки, все работали, продолжали вести научные наблюдения, и недаром газета, которую они выпускали, живя во льдах, называлась "Не сдадимся!".
Они мастерили из железных бочек камельки, из консервных банок сковородки и лампы, из остатков досок вырезали ложки, окна в их бараке были сделаны из бутылей - на все хватало и изобретательности, и смётки, и терпения. А сколько тонн льда перетаскали они не спине, расчищая аэродром! Сегодня расчистят, а назавтра снова повсюду вздыбятся ледяные хребты - и от упорной, тяжелой работы не останется следа. Но челюскинцы знали: страна не оставит их в беде, им непременно придут на помощь.
И вот в начале марта ("Прямо к Женскому дню!" - воскликнула при этом известии Зоя) самолет Ляпидевского совершил посадку на льдине и перенес женщин и детей на твердую землю. "Вот молодец Ляпидевский!" - то и дело слышала я.
Имя "Молоков" Зоя и Шура произносили с благоговением. В самом доле, дух захватывало при одной мысли о том, что делал этот удивительный летчик. Чтобы ускорить спасение челюскинцев, он помещал людей в прикрепленную к крыльям люльку для грузовых парашютов. Он делал по нескольку рейсов в день. Он один вывез со льдины тридцать девять человек!
- Вот бы посмотреть на него! - вслух мечтал Шура.
Правительственная комиссия дополнительно отправила на спасение челюскинцев самолеты с Камчатки и из Владивостока. Но тут же стало известно, что лед вокруг лагеря во многих местах треснул. Образовались полыньи, появились новые широкие трещины, лед перемещался, торосился. В ночь после того, как улетели женщины и дети, разломило деревянный барак, в котором они жили. Самолет Ляпидевского поспел вовремя!
Вскоре новая беда: ледяным валом снесло кухню, разрушило аэродром, на котором стоял самолет Слепнева. Опасность подступала вплотную и с каждым днем, с каждым мгновением становилась все более грозной. Весна брала свое. Шура встречал теплые дни просто с ненавистью: "Опять это солнце! Опять с крыш Капает!" - возмущался он.
