Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии
За лето мы настолько привыкали друг к другу, что и в Москве, хотя учились в разных школах, продолжали встречаться. 8 сентября, в Натальин день, Шура подарил восемь чашечек: всем – керамические, а мне – фарфоровую.
С этого началась наша дружба. Зимой мы ходили в театры, в кино, иногда встречались на катке в парке Горького. Причем, как Шура позже признался, кататься на коньках он терпеть не мог, но тогда виду не подавал.
Мама ничего мне не запрещала и всегда входила в мое положение. Однажды я не могла пойти на свидание из-за больного горла. Мама, видя, как я страдаю, сказала: «Закутайся, дыши в шарф и иди».
Если я уходила на свидание, не успев сделать уроки, просила бабушку прочитать заданный параграф. Бабушка его читала, искала в домашней библиотеке дополнительный материал и утром за завтраком пересказывала мне прочитанное.
Я училась в женской школе № 43. Наш класс был очень дружным. Мы до сих пор собираемся. И хотя судьбы у всех сложились по-разному, мы и сейчас одинаково смотрим на мир. О нашем классе четырежды писал журнал «Огонек»: два раза в 1953 году, затем – в 1965-м и четвертый раз – в 2006-м.
В 1953 году «Огонек» опубликовал наши сочинения на тему «О чем я мечтаю». Мы были десятиклассницами, и нашими мечтами попросила поделиться Маргарита Алигер. На ее статью отклики шли со всего Союза и из множества соцстран. Письма читателей легли в основу второй публикации Алигер. Третья и четвертая были о том, как сложились наши судьбы.
У меня до сих пор хранится альбом с фотографиями авторов писем, пришедших на первую публикацию в «Огоньке». Обо мне в статье было сказано немного: «Героини сочинения Наташи Белоусовой, две школьницы, гуляющие по Москве на заре после выпускного вечера, ведут между собой жаркий спор о том, какая профессия лучше: педагога или архитектора». Но зато была напечатана моя фотография. А те десятиклассницы, чьи снимки поместили в журнале, получали больше всего писем. Лишь одной девушке никто не писал. И тогда я попросила Шуру послать этой школьнице письмо. Что он и сделал, подписавшись вымышленным именем студента пединститута. Маргарита Алигер об этом, естественно, ничего не знала, поэтому письмо студента пединститута, который «горячо откликнулся на решение девушки стать учительницей», обильно цитировалось в «Огоньке».
А некий парень Слава из Ростова-на-Дону прислал очень трогательное письмо мне. У меня уже был роман с Шурой, поэтому я попросила свою бабушку ответить Славе. Бабушка написала письмо от моего имени, Слава ответил, завязалась переписка, которая продолжалась полгода. Парень влюбился и вдруг сообщает, что приезжает в Москву. Я была в ужасе. Говорю бабушке: «Встречайся с ним сама, он в первые же минуты поймет, что писала не я». Но все-таки пришлось идти. Я отправилась на встречу вместе с Шурой. Слава был в Москве проездом. Мы показали ему город, а вечером пошли провожать. Когда поезд тронулся, Шура помахал рукой и крикнул: «Ну, Славик, пиши!» Больше Славик не писал.
В 1953 году я оканчиваю школу, и после выпускного бала мы с Шурой едем на дачу. Когда мы идем от станции по ржаному полю, он достает из кармана завернутые в какую-то тряпочку маленькие часики, выпрошенные у бабушки, и дарит мне за окончание школы. Ремешка у часов не было, поэтому Шура завязал их мне на запястье зеленой ленточкой. Потом он дарил мне и машины, и шубы, и бриллианты, но с теми часиками не сравнится ничто. Я их храню до сих пор. Правда, они не ходят.
Однажды я спросила у мамы, как распознать, настоящая любовь или нет? И мама ответила: «Если ты увидишь его в кальсонах и не разлюбишь после этого, значит, любовь настоящая». До сих пор не знаю, люблю ли я своего мужа, – кальсон у него не оказалось.
А.Ш.: Моя жена уже слышать не может историю, что я женился на ней из-за коровы. Если раньше это было как бы полушуткой, то теперь все воспринимают историю всерьез.
Такое ощущение, что я сидел на пастбище, наблюдая за коровами, а потом стал потихоньку выяснять, кто хозяйка приглянувшейся скотины, и только тогда женился. На самом деле все было не совсем так. Корова у будущей жены действительно была, и я вправду люблю молоко, но, увы, через полмесяца после того как я на Наталии Николаевне женился, корову продали.
Н.Б.: А появились коровы в нашей семье так. Когда мы вернулись из эвакуации, то на даче в Новом Иерусалиме не нашли даже моих кукол – все было разграблено. В эвакуации в Узбекистане я переболела всеми возможными болезнями: скарлатиной, корью, суставным ревматизмом, брюшным тифом. За пять дней до отъезда в Москву, спрыгнув с крыши двухэтажного гаража, сломала обе ноги. А по возвращении у меня еще обнаружилось и затемнение в легких. На семейном совете решили купить корову. Но коров тогда не продавали, еще шла война. Бабушка написала письмо Михаилу Ивановичу Калинину с просьбой дать разрешение на приобретение коровы (конечно, можно было написать и кому-нибудь пониже, например председателю местного колхоза, но бабушка считала, что все надо делать по полной, ее любимая поговорка: «хоть раз да вскачь»). Разрешение было получено.
Поскольку мама и бабушка в коровах разбирались плохо, выбрали самую красивую, с необыкновенными глазами. За красоту корову назвали Афина Паллада (ласково – Лада). Бабушка купила сепаратор, чтобы было свое масло. Построили сарай для Лады и домик для Маруси, которая за ней ухаживала. Но молока хватало только на кофе. Причем кофе с молоком мы пили лишь летом, когда жили на даче, а 9 месяцев в году его пила Маруся.
Были еще попытки наладить молочное хозяйство, приобретались другие коровы – тоже красивые, но немолочные. Последнюю из них застал Александр Анатольевич. Правда, он на нее не очень обращал внимание – нас больше интересовал сеновал над коровником, где мы собирались ночью большой компанией. Утром Маруся удивлялась, почему корова не дает молока.
Спустя годы, когда Александр Анатольевич достиг уровня интервьюируемого, стал рассказывать, что женился на мне из-за коровы. Ну, действительно, не отвечать же на вопрос журналистов, почему выбрал в жены именно эту девушку, что влюбился, понял – она на всю жизнь и без нее не могу…
Предложение Александр Анатольевич сделал очень лаконично: «Пошли в загс». Но при этом поставил передо мной огромный бумажный сверток. Развернув его, я обомлела – цветущий куст бледно-розовой сирени. Зимой!
Накануне свадьбы я сказала маме, что пойду к Шуре и останусь у него ночевать. Родители и бабушка с дедушкой долго совещались, но все-таки меня отпустили. Я захватила полотенце и ночную сорочку. Ширвиндты жили в большой коммунальной квартире, где у них было восемнадцать соседей. Демонстрируя на кухне перед соседями сорочку и полотенце, Шура объяснил: «Взял себе жену, а вот и все ее приданое».
Фаты на свадьбе у меня не было – она считалась буржуазным пережитком, а платье сшила мама из кусочка белой парчи в 70 сантиметров, купленного в комиссионке. На рукава материала не хватило, и бретельки сделали из двух ниток жемчужных бус.
Свадеб было три. Первая – для родственников и друзей родителей Александра Анатольевича. Вторая – для моих родственников. И третья – для наших друзей, на которой был почти целиком Театр имени Ленинского комсомола: Рита Лифанова с мужем Евгением Симоновым, Вока Ларионов с женой Ганной, Юра Колычев, Вадик Жуков, Миша Державин, однокурсники Шуры Володя Земляникин, Лев Борисов (то, что у него есть старший брат Олег, мы тогда и не знали). Были наши дачные друзья – Миша Козаков с женой Гретой, все семейство Журавлевых. Пришли мои двоюродные сестры Кудрявцевы: Аня, только что вышедшая замуж за известного певца Виктора Беседина, и Таня, которая чуть позже выйдет за актера Юрия Назарова.
Миша Державин подарил белые настенные часы. Прошло больше полувека. Они висят на даче, заводятся ключиком и ходят!
Витя Беседин пел эпиталаму Рубинштейна. Танцевальную часть вечера открыла пара – Михаил Козаков и мама Шуры Раиса Самойловна – мазуркой.
До сих пор все помнят, как Козаков, жестикулируя, задел актрису Нину Палладину, и рассыпалась ее длиннющая нитка бус. Все гости долго собирали бусинки, ползая под столом.
* * *А.Ш.: У нас было две комнаты в восьмикомнатной квартире в Скатертном переулке, в которой жило еще шесть семей. В одной комнате существовали родители, в другой – сначала мы вдвоем, а потом еще и с Мишкой. Территориально было совершенно не
понятно, куда этот кулек положить. И все время приходилось его перекладывать. У нас было старое вольтеровское кресло (я до сих пор в нем сижу), и, так как кроватка никуда не вставала, кресло оказалось просто спасением. Но, если в кресло нужно было комуто садиться, Мишу перекладывали на кровать. Мы были молодые, хотели встречаться, общаться с друзьями, а он все время мешал, и поэтому клали его туда, где подушки, потому что на подушки гости все-таки стеснялись садиться.
