Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Сент-Экзюпери, как и Крессель, относился к числу офицеров запаса, а не кадровых военных, и был вскоре демобилизован. Авиаразведгруппа на прощание устроила в его честь ужин в гостинице «Оазис», который почтило своим присутствием множество mignonnes, как Сент-Экс называл «возлюбленных». Как всегда оставаясь гран-сеньором, он в ответ нанял автобус для поездки своих товарищей-пилотов, наблюдателей и друзей (включая Кресселя, доктора Пелисье и Эдуарда Корнильон-Молинье) во владения знатного мусульманина, более чем за сотню миль на юг, где четыре роскошных ягненка были зажарены на открытом огне. К концу праздника их хозяин-мусульманин поднялся и произнес с патриархальной простотой: «В 1870 году мы были побеждены. В 1918 году мы победили. Бог на сей раз пожелал, чтобы немцы нанесли поражение нам. Да видит Бог (то бишь Аллах!), мы еще отомстим».
Первые бледные признаки рассвета начали подсвечивать восточное небо, а арендованный автобус, стеная, приближался к предместьям Алжира. Нагруженные многочисленными бутылками услаждающего алжирского вина, выпитого на банкете, возвращающиеся гуляки наполнили ночь разгульными песнями, великодушно оглашавшими город из открытых окон их автобуса вплоть до украшенного пальмами входа в «Алетти». Чужак мог бы принять их за алкоголиков, празднующих победу, но это была просто спаянная команда, пробующая утопить свою боль и тревогу в вине. «С уходом Сент-Экзюпери, – отметил Алиас в прощальном тосте, – 2/33-я теряет свою душу».
* * *В начале августа Сент-Экзюпери и Поль Крессель отплывали во Францию на «Ламорисьер». Стоимость diffa[21] плюс расходы на неожиданно долгое пребывание в Алжире настолько основательно опустошили бумажник Антуана, что он не смог бы даже оплатить проезд на поезде в Агей, не окажись в то время в Марселе Пьер Шеврие.
Узнав, что его друг Анри Гийоме должен был вылететь из Бизерте на следующий день, Антуан решил отложить свое возвращение домой на сутки. Крессель тоже присутствовал на встрече друзей в баре «Синтра», с видом на старый порт. Встреча оказалась грустной, ведь царившее вокруг настроение не располагало к большому празднеству, и меньше всех для Анри и его жены Ноэль, поскольку оба находились в состоянии глубокого уныния. Уроженец Шампани и, по французским понятиям, человек восточный, Гийоме искренне верил, как и многие из его земляков, в непобедимость «линии Мажино».
– Так вот всегда: одна и та же история с нами, теми, кто живет на востоке. Всегда наши земли опустошает и разоряет неприятель. И сегодня – как в 1914-м.
– Послушай, Анри, – попытался подбодрить его Сент-Экс, – тебе не следует так убиваться. Если бы Франция продолжила бороться, от нее вообще ничего не осталось бы. Все наши городки и города оказались бы разрушенными, а число погибших так обескровило бы ее, что нам никогда не оправиться.
Этот довод ему предстоит подробно развить в «Военном летчике», из чего многие его соотечественники сделали заключение, будто он стал петенистом. В действительности Сент-Экзюпери никогда не относился к числу пораженцев в обычном смысле этого слова. Но он был слишком умен и понимал, что бедствие 1940 года во многом – результат неуклонного движения вниз, продолжавшегося годами, в течение которых Франция просто шла под уклон с большой скоростью. «Страну неизбежно ждет плачевный конец, если не найдены ясные причины для ее сопротивления, – писал Антуан в письме из Орконта в том году несколько раньше. – Англичане борются за свои традиции, свой цейлонский чай, свои уик-энды. А мы чувствуем лишь одно – некую смутно очерченную солидарность. У нас нет традиций, которые отличались бы такой же четкостью и универсальностью. Отсюда незначительность Жирадо и его философского «теста для пирога». Эти интеллектуальные искусственные изобретения, противопоставленные понятиям расы и единства!»
«Сото» Сент-Экзюпери, как и многое другое его имущество, поглотил поток беспорядочного бегства, и вот уже безлошадный Тонио забирается в поезд на вокзале в Марселе. Старенький паровоз пыхтит от натуги, перебравшись через горы пемзы и обогнув бухты и узкие морские заливы Буш-де-Рон и Вар, и, весь в клубах дыма, останавливается наконец в Агее. Как радостно возвращаться домой после всех этих бесконечных недель, наполненных сомнениями и замешательством! Для него это дом. Здесь тогда жила мать с его сестрой Габриэллой, да и Антуан питал особую нежность к этому старому провансальскому дому-крепости, увековеченному Мопассаном в «У моря», который, подобно любому уважающему себя замку, мог похвастаться весьма благоразумным и осмотрительным существованием, чьи периодические проявления ограничивались поскрипыванием старинных дверей и перемещением спектральных цепей по полам весьма почтенного возраста.
Сент-Экс провел в замке несколько недель, в смятенном расположении духа, никак не в состоянии ответить на вопрос, как быть дальше. На соседней вилле нашла убежище от немцев его подруга Нелли де Вог, там же к ней присоединился ее брат Бертран и Алан де Ла Фалез. Оба свободно владели английским, служили офицерами связи в экспедиционном корпусе лорда Горта и были эвакуированы в Англию во время заключительной стадии Дюнкеркской кампании. Видя, как французское высшее руководство лжет само себе, доводя себя до состояния паралитического самодовольства (фальшивыми сообщениями о продлении на северо-запад «линии Мажино»), они относились к числу тех редких французов, оказавшихся готовыми простить Черчиллю и флоту ее величества то, что те натворили в Мерс-эль-Кебире. Оба жаждали возобновить сражение и обсуждали, как тайно добраться из Франции в Лондон, где собирались присоединиться к генералу Де Голлю. Но, как они ни старались убедить Сент-Экзюпери присоединиться к ним, он по-прежнему не проявлял особого рвения. В отличие от них, он ни слова не знал по-английски и не мог представить себя в роли добровольца в одном из подразделений Королевских военно-воздушных сил.
Обсуждение происходило каждый раз далеко за полночь и по ходу часто прерывалось карточными фокусами, которые Антуан показывал, чтобы немного отвлечь друзей. Фокусы он выполнял с такой поразительной легкостью, непринужденностью и непогрешимостью, что Алан де Ла Фалез наконец пришел к заключению о присутствии во всем этом некоей сверхъестественной силы. Видимо, они имели дело с магом, или, как бы мы сказали, с волшебником. Сент-Экс обычно небрежно оставлял колоду карт на столе, и Алан де Ла Фалез, надеясь застать его врасплох, вытягивал карту. И неизменно – даму пик! Какой волшебной властью этот фокусник мог вынуждать его каждый раз выбирать карту, которую сам фокусник не мог видеть в колоде и которой явно не касался? Все это напоминало то невероятное совпадение в рулетке, когда одно и то же число выпадало тринадцать или двадцать раз. Какое-то заклятие лежало именно на этой колоде карт, и он не мог освободиться от него. Тонио конечно же, как всегда, напускал на себя таинственность, как бы между прочим замечая: «Тебе постоянно будет попадаться та же самая карта до тех пор, пока ты не получишь известие, которого ожидаешь». Его друг Алан ожидал письмо. И к его удивлению, все так и произошло: как только пришло письмо, «заклятие» с колоды было снято.
