Ольга Елисеева - Потемкин
Еще опаснее были действия Браницкого в самой Варшаве, где он повел переговоры с полномочным министром прусского короля маркизом Джироламо Луккезини, обещая берлинскому кабинету объединить против Станислава Августа всех польских дворян, если Пруссия окажет покровительство создаваемой шляхетской конфедерации.
«Пора тебе унимать Браницкого, — с гневом писала Потемкину императрица. — Я никак его поведением не обманута, он в конфедерации ищет короля ссадить»[1464], «…ему стыдно и позорно быть врагом своих благодетелей»[1465], «…из таковой конфедерации выйдет король прусский новый в Польше»[1466]. Князь старался убедить Екатерину, что окриком в польских делах ничего не решить. «Помилуй, матушка, чем я уйму Браницкого и когда я его баловал? — писал он. — Теперь словами ничего делать нельзя, а брать меры нужно. Сердцем ничего не произведем, и оно лишнее. Польша вся — Браницкий… С Польшей иной нужен оборот. Нам нельзя быть в стороне, когда там действуют все… Нужно там работать»[1467]. Угрожающие декларации посла Штакельберга и методы жесткого давления, к которым была склонна Екатерина, не давали, по мнению князя, результатов в условиях, когда Россия сама находилась в стесненном международном положении.
Потемкин предлагал расколоть конфедерацию изнутри, склонив на свою сторону давнего союзника Браницкого графа Станислава Феликса Щенсны-Потоцкого, командовавшего войсками на Польской Украине. Это ему удалось. Потоцкий пока слабо и боязливо, но все же начал действовать в пользу своих русских покровителей. Он доставлял сведения об интригах прусской дипломатии в Варшаве. Благодаря ему в Петербурге узнали, что Польша начала закупку в Пруссии ружей для своей армии. Все стороны, вовлеченные в конфликт, отдавали себе отчет, для войны с кем предназначается ввозимое через прусскую границу вооружение[1468]. Летом польские войска начали угрожающе разворачиваться в сторону России.
«Красный кафтан»Командующий прибыл в армию 22 мая[1469]. Военные действия весны — начала лета развивались успешно, они были перенесены в Молдавию и Валахию, где русские войска одержали победу на реке Серет, после чего наступило временное затишье. В эти дни к Потемкину из Петербурга пришло известие о смещении Дмитриева-Мамонова с поста фаворита, повлекшее за собой серьезную перестановку политических сил при дворе.
Современники, обычно не расположенные к любимцам Северной Минервы, о Мамонове отзывались в целом доброжелательно. Александр Матвеевич был скромен, хорошо воспитан и очень образован. Он принадлежал к древнему дворянскому роду, ведшему свое происхождение еще от Рюрика. Интересна характеристика, данная ему Гельбигом. Дипломат писал, что Мамонов «был очень умен, проницателен и обладал такими познаниями… в некоторых научных отраслях, особенно же во французской и итальянской литературах, что его можно было назвать ученым; он понимал несколько живых языков, а на французском говорил и писал в совершенстве»[1470].
Заметив прекрасный слог фаворита, Екатерина привлекла его к ведению переписки с иностранными корреспондентами. Сама она писала по-французски не безупречно, иногда употребляя тяжеловесные немецкие обороты. По собственному выражению императрицы, ей нужна была «хорошая прачка, чтоб стирать написанное» ею. Именно такой прачкой и стал Мамонов.
Обладая врожденным вкусом, фаворит любил носить красное, гармонировавшее с его черными глазами. Поэтому Екатерина прозвала его «Красный кафтан». Первые годы «случая» Александр Матвеевич оправдывал надежды покровителя и оставался возле Екатерины надежным проводником линии Потемкина. Однако близилось время, когда фаворит, почувствовав степень своего влияния на Екатерину, захотел бы начать играть первую роль. И тогда конфликт был неизбежен. В 1787 году Мамонов попытался показать покровителю, как много он значит для императрицы.
На обратной дороге из Крыма в июне 1787 года Екатерина посетила Москву и перед въездом в город остановилась в имении светлейшего князя Дубровицы. Князь за несколько месяцев отправил управляющему инструкции о том, как следует принять государыню. Григорию Александровичу хотелось, чтобы после долгого путешествия его пожилая и далеко не блиставшая здоровьем подруга хоть где-то почувствовала себя как дома.
Дубровицы действительно были земным раем и очень понравились Екатерине. Но еще больше они понравились Мамонову. Великолепное имение с обширным французским парком, усадебным дворцом во вкусе елизаветинского времени и знаменитой своей необычной архитектурой позднего барокко Знаменской церковью пленили воображение 29-летнего вельможи. После отъезда Александр Матвеевич приступил к императрице, как к неприятельской крепости, слезно умоляя купить для него подмосковное имение Потемкина. Екатерина попала в трудное положение, она знала, как князь любит Дубровицы. Село было куплено Григорием Александровичем в 1781 году у князя С. А. Голицына, оно располагалось на старых боярских землях и было застроено с размахом. Хотя сам светлейший там не жил, но денег на приведение в порядок имения не жалел[1471]. Князь думал под старость перебраться в Москву и здесь доживать век. Уход Дубровиц из рук Потемкина стал для него первым, еще очень отдаленным, знаком того, что судьба не отпустит ему ни времени, ни места для покоя.
Между тем Екатерина считала Дубровицы просто одним из многочисленных имений светлейшего, которые он нередко продавал в казну для уплаты долгов, а затем вновь получал от императрицы в подарок. Поэтому ничего дурного в покупке Дубровиц Екатерина не нашла. Ей приятно было угодить фавориту. Она знала, что Мамонов скучает в ее обществе и иногда даже не скрывает этого. Новый подарок должен был обрадовать его и вызвать хотя бы чувство благодарности. Уже через два дня после посещения Дубровиц, 25 июня императрица писала князю о намерении купить у него имение: «Есть ли вы намерены продавать, то покупщик я верной, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича»[1472].
Идея Потемкину не понравилась. Он не хотел расставаться с Дубровицами, но и прямо сказать императрице об этом не мог: она столько раз выручала его деньгами, сделала так много бесценных подарков, что отказать ей сейчас в пустяковой просьбе значило обидеть ее. Он велел Гарновскому затягивать дело. Князь надеялся, что за военными хлопотами продажа как-нибудь замотается. Не тут то было.
Светлейший тянул с присылкой купчей, потом документы приходили не в порядке, из них были вычеркнуты имена лучших крепостных мастеров с семьями, которых Потемкин хотел оставить за собой. Мамонов дулся и был неласков, из-за чего Екатерина пребывала в крайнем раздражении на Григория Александровича. Даже такой удар, как начало новой войны, не смог отвлечь мыслей фаворита от повисшей в воздухе сделки. «Александру Матвеевичу приятно чтение реляций, но еще приятнее дела дубровицкие», — не без сарказма замечал Гарновский в письме В. С. Попову. «Александр Матвеевич крайне любит собственные свои дела, — с раздражением сообщал он на Юг в другом письме. — Прочтя бумаги о несчастии, с флотом случившемся, тотчас спросил меня: „Не пишет ли к вам Василий Степанович о бумагах Дубровицких?“»[1473] Занятый и измученный Потемкин, наконец, сдался. Просто отмахнулся. В сентябре 1787 года в самый разгар трудностей на театре военных действий сделка была завершена[1474].
