Николай Мордвинов - Дневники
Я закрываю лицо руками при упоминании имени Корделии (дневная степь), падаю перед нею на колени — в сцене пробуждения. С этого момента Корделия — воплощение нового мира, светлого, радостного, открытого прозревшим Лиром в пекле собственных страданий. Мир — открытый, хотя и существовавший без него, когда он его не замечал (или отвергал).
Противопоставляя себя всему, Лир оставался ограниченным своим величием и одиночеством, и круг этот оказался мизерным, призрачным в сравнении с тем, который он нашел с людьми и через людей.
Но к Кенту мой Лир пришел через Шута и потом Эдгара.
В жизни нельзя понять какое-то явление «вообще», в отрыве от всего. Опыт наш собирается по крупинкам и потом обобщается. Не вообще мысль, философский вывод — руководит человеком, а мысль, вывод, сделанные из маленьких и больших разобщенных наблюдений. И вот Лир в степи, в буре, в разыгравшейся стихии, и с ним — маленький, голый, дрожащий, заботящийся о нем, любящий, из-за него оказавшийся нищим и, несмотря на это, идущий за ним Шут. Это обстоятельство освещает мгновенной вспышкой весь мир и его истинное содержание. Тут и благодарность, и тепло, и уважение к тому, кого он порол, если тот лез не в свое дело, или не был достаточно смешон. Обобщения растут на конкретных человеческих наблюдениях.
Прозрение началось от маленького, худенького, несчастного Шута, изнемогающего, холодного, голодного. Все это надо увидеть, оценить. И если в начале сцены Лир одержим гневом, яростью и призывает все силы природы разрушить грязный, несправедливый мир, то с Шута начинается позитивная линия постижения мира, здесь начинает рождаться Лир-Человек.
Реплика к стоящему на коленях и смотрящему с мольбой и страхом Шуту: «Что с тобой, замерз, бедняжка?» — проявленное Лиром внимание, забота обогреть, растирая ему спину, или уход с ним в шалаш, а затем осознание, что тот нищ из-за своей верности Лиру, — все это начало нового «глаза» на мир, то есть сознания, что около Лира есть человек бескорыстный и добрый, заставляет расплавиться сердце Лира, чтобы потом, в сумасшествии даже (делаю это через сцену с «хорошей шляпой»), он понял, что он, Лир, потерял в Шуте друга, который любил его, сумасброда, бескорыстно и преданно.
Встреча с Эдгаром доразвивает эту линию нового постижения мира. Через «сумасшедшего Эдгара» Лир раскрывает, «что есть человек!» и что истинному человеку надо сбросить с себя все прикрасы.
Подпадая под невольное влияние порядочных, преданных и бескорыстных людей, Лир и сбрасывает с себя «все лишнее».
Есть еще фигура, которая весьма скромно выписана Шекспиром, но хорошо сыграна Лавровым, — это Кент. Я еще не обыграл достаточно ни того места, которое он занимает во взаимоотношениях с Лиром, ни того исполнения, которым образ богат. Очевидно, можно обыграть отношение к нему в двух местах. Если в степи Лир уступает дружеской настойчивости Кента скорее от собственного, бессилия, чем от благодарности к нему, то в сцене «Пробуждения» («Я знаю, кто вы оба и ты и он») нужно оценить, что тот, кого Лир прогнал, оскорбил, кому пригрозил смертью за его прямое слово, все-таки остался верным Лиру. Может быть, долго смотреть на него и вдруг склонить голову от стыда за себя, прежнего? И особенно перед смертью — это второй кусок, на словах: «Благодарю» — душевно поклониться, с благодарностью прощаясь с ним и с жизнью.
Можно чуть точнее акцентировать и фигуру Глостера в словах: «Ты — Глостер?», «Терпи»… и пр. (в степи), хоть и вне сознания, в затмении, но надо тепло и заботливо отнестись к несчастному, ничего «не свершившему», но честному человеку.
20/III
«ЛИР»
Спектакль прошел хорошо. Народу…
Прием сердечный, живой, слушают великолепно.
У меня появляется покой на душе за первый акт. Я его нашел, и теперь нужно только укрепиться, чтобы сознательно расставить силы, добиваться в минимальных для данных условий усилиях максимального эффекта.
А вот третий… Тут надо искать еще.
Очень растет Баранцев[518], я от души радуюсь. Это уже настоящее, полноценное искусство и мастерство. Кстати, я предложил ему еще одну хорошую краску: после слов Лира «вырву вас и брошу наземь!» — большей частью бывают аплодисменты, и Шуту нечего делать; я предложил ему плясать от радости, что Лир так разделал Гонерилью.
Баранцева стали очень хвалить, это хорошо и по заслугам.
А вот дробление последнего куска в акте, предсмертное пророчество и сама смерть мне не нравятся. Это разбивает впечатление и цельность, но Вульф настаивает именно на двух кусках. Но это уже детали, важные, значимые, скорее, для нас.
Итак, в роли появляется покой. Долго же я его добивался. А нет покоя — нет нужного сценического волнения. Сценическое волнение хорошо, когда оно зиждется на фундаменте человеческого покоя.
Скрябин мечтал о театре, в котором прозвучит его симфония и произойдет такое, после чего люди изменятся и жизнь станет лучше…
Я чувствую у разных авторов, в различных произведениях литературы сходные скрябинские надежды.
По себе знаю, что, готовя роль, думаешь об этом же и где-то теплится надежда, что унесет зритель из зала что-то такое, после чего…
Но… то ли надежды эти неправомочны, то ли люди иные, чем рассчитываешь, то ли силы искусства, и особенно твои, несовершенны… или, может быть, невозможно проследить, так это или не так бывает в силу того, что процесс перестройки не так быстр… а жизнь все же меняется, люди становятся лучше… Может быть, и твоя капля усилий тут есть…
24/III
«ЛИР»
Насколько наш театр упростил требования к спектаклям! Вот в «Лире» участвуют, кроме главных, вторые и третьи исполнители (по значимости), эти еще что-то ищут, тщатся играть, а так называемая масса — просто актеры с психологией статистов. И что всего занятнее, ни я, никто в театре к ним не имеет претензий! Как в «Маскараде», предоставленные самим себе, они ничего не умеют делать и не знают, что делать. Надо сцену поставить, с молодыми поработать и попутно привить им вкус к сохранению и развитию найденного рисунка, а тогда и требовать.
Я помню наши студийные спектакли, и при всей моей дурной памяти помню и рисунок ролей, и мизансцены, и грим, и одежду. Например, в «Ваграмовой ночи» почти бессловесные и даже совсем бессловесные роли были так же отточены, как главные.
Какие находки были в «Укрощении строптивой» или в «Волках и овцах»! Начисто вывелось это в нашем театре, а как он был силен этим своим почерком!
27/III
«ЛИР» (ДК промкооперации)
Сегодня в 2.10 умер Борис Оленин.
![Андрей Гуляшки - Случай в Момчилово [Контрразведка]](/uploads/posts/books/244275/244275.jpg)
