Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Когда я закончил, Мильх с философским спокойствием заметил: «Истинный смысл не ускользнет ни от кого, в том числе и от гестапо».
11 апреля к дверям министерства подогнали грузовик с радиоаппаратурой и уже тянули кабель к моему кабинету, когда мне по телефону передали приказ явиться к фюреру с текстом моей речи.
Для прессы у меня был подготовлен вариант, в котором я сгладил самые резкие заявления, но зачитать по радио я собирался первоначальный текст[321]. С собой я, разумеется, захватил наименее опасную версию. Гитлер пил чай в своем кабинете в бункере с одной из секретарш. Для меня принесли третью чашку. Давненько я не видел Гитлера в столь интимной и непринужденной обстановке. Гитлер надел очки в тонкой металлической оправе, придававшие ему сходство со школьным учителем, взял карандаш и уже через несколько страниц принялся вычеркивать целые абзацы. Не вступая со мной в спор, он лишь вполне дружеским тоном приговаривал: «Это говорить не стоит», – или: «А это лишнее». Секретарша собрала отложенные Гитлером листки, не таясь, прочитала их и с сожалением заметила: «Как жаль. Такая хорошая речь». Гитлер любезно попрощался со мной и почти по-дружески посоветовал: «Напишите новый вариант»[322].
В сокращенном варианте моя речь потеряла всякий смысл, но без санкции Гитлера я не мог воспользоваться имперской системой радиовещания, а поскольку Науман больше не упоминал о радиообращении, я и не настаивал.
В декабре Берлинский филармонический оркестр давал последний в 1944 году концерт. Дирижер Вильгельм Фуртвенглер пригласил меня в свой кабинет и с обезоруживающей наивностью напрямик спросил, остались ли у нас какие-нибудь шансы на победу в войне. Когда я ответил, что поражение неминуемо, Фуртвенглер согласно кивнул; он и сам пришел к такому же заключению. Великому дирижеру явно угрожала опасность: ни Борман, ни Геббельс, ни Гиммлер не забыли его откровенных высказываний и защиты внесенного в черный список композитора Хиндемита. Я посоветовал Фуртвенглеру не возвращаться из предстоящего концертного турне по Швейцарии. «Но что станется с моим оркестром? – воскликнул он. – Ведь я отвечаю за него». Я пообещал позаботиться о музыкантах.
В начале апреля 1945 года Герхарт фон Бестерман, администратор филармонического оркестра, сообщил мне о распоряжении Геббельса включить весь оркестр в мобилизационный план обороны Берлина. Я позвонил Геббельсу и изложил мотивы, по которым не следует пополнять музыкантами ряды фольксштурма. На что министр пропаганды резко ответил: «Только благодаря мне этот оркестр достиг таких высот. Моя инициатива и мои деньги сделали его одним из лучших оркестров в мире. Те, кто придет после нас, не имеют на него никаких прав. Оркестр погибнет вместе с нами».
Вспомнив, как в начале войны Гитлер спас от мобилизации своих любимых артистов, я попросил полковника фон Позера объехать призывные пункты и уничтожить документы музыкантов. А для финансовой поддержки оркестра мое министерство организовало несколько концертов.
Своим друзьям я сказал: «Когда услышите «Романтическую симфонию» Брукнера, знайте, что нам пришел конец». Прощальный концерт состоялся ранним вечером 12 апреля 1945 года. Зал филармонии не отапливался, и зрители кутались в верхнюю одежду. Обычно в этот час электроэнергия не подавалась, но, в порядке исключения, я распорядился электричество не отключать, и, к изумлению берлинцев, зал был ярко освещен. Вначале по моей просьбе оркестр сыграл финальную арию Брунгильды и финал «Гибели богов» – весьма патетический и в то же время печальный выбор, символизировавший гибель рейха. После концерта для скрипки с оркестром Бетховена была исполнена симфония Брукнера, которую я особенно любил за поразительную красоту финала, напоминавшего совершенное архитектурное творение. Я не знал тогда, что не скоро еще мне доведется побывать на симфоническом концерте.
Когда я вернулся в министерство, мне сообщили, что звонил адъютант фюрера и велел немедленно перезвонить.
– Где вас носит? Фюрер ждет вас! – услышал я, набрав номер.
Увидев меня в бункере, Гитлер бросился навстречу с весьма редкой в те дни живостью и протянул газетную вырезку. «Вот, прочтите! В это просто невозможно поверить! – выкрикнул он. – Вот чудо, которое я всегда предсказывал. Ну, кто был прав? Война не проиграна. Прочтите! Рузвельт мертв!»
Гитлер все не мог успокоиться. Он видел в смерти Рузвельта доказательство того, что фортуна не покинула его. Геббельс и многие другие взахлеб восхищались предвидением фюрера и его верой в коренной перелом войны. История повторялась. После смерти русской императрицы наголову разбитый Фридрих Великий в последний момент одержал победу. В смерти Рузвельта – спасение Третьего рейха, непрерывно твердил Геббельс. Какое-то мгновение фальшивый оптимизм последних нескольких месяцев казался искренним, но когда спало возбуждение, Гитлер устало рухнул в кресло. Несмотря на благоприятный знак судьбы, я чувствовал, что он так и не обрел истинную надежду на победу.
Смерть Рузвельта породила бесчисленные фантазии. Несколько дней спустя Геббельс предложил мне – как пользующемуся доверием на буржуазном Западе – вылететь на встречу с новым президентом США Трумэном на одном из наших самолетов дальнего действия. Правда, подобные идеи исчезали так же быстро, как и появлялись.
В один из тех первых дней апреля я случайно заглянул в бывшую гостиную Бисмарка, где обнаружил доктора Лея в окружении большой группы людей. Там были Шауб и Борман, а также несколько адъютантов и ординарцев. Лей бросился ко мне со сногсшибательными новостями:
– Изобретены лучи смерти! Я изучил техническую документацию. Такой простой аппарат мы сможем изготовлять в огромных количествах. Никаких сомнений! Это оружие решит исход войны!
Борман согласно кивнул, и Лей, заикаясь, как обычно, поспешил найти виноватого:
– Разумеется, в вашем министерстве изобретение забраковали, но, к счастью, изобретатель обратился ко мне. Вы должны немедленно запустить этот проект в производство. Сейчас нет ничего более важного! – Затем последовал поток брани и обвинений моих сотрудников в некомпетентности и бюрократизме.
Все это было настолько нелепо, что я даже не потрудился возражать.
– Вы абсолютно правы, – сказал я. – Почему бы вам лично не заняться этим проектом? Я готов передать вам все полномочия, необходимые «комиссару по «лучам смерти».
Мое предложение восхитило Лея:
– Прекрасно. Я немедленно приступаю и в данном случае даже рад стать вашим подчиненным. В конце концов, я начинал свою карьеру химиком.
