Иван Стаднюк - Меч над Москвой
Наваждение, и только! Ну не дурак ли?.. Может, она не пожелает и разговаривать с ним!.. От нелепости своих чувств, от сомнений и от упреков самому себе Мишу бросало то в жар, то в озноб. Но ничего не мог поделать с собой: что-то родилось и упрочилось в нем сильнее его самого, что-то предсказывало счастье, и он ехал навстречу ему со страхом, неверием и надеждой.
Ладно, как будет, так и будет! Во всяком случае, он, Миша Иванюта, сделает для семьи Ирины Чумаковой одно доброе дело: передаст гостинец (скажет, что от всей редакции) - вещмешок с продуктами. Всем ведь известно: Москва живет сейчас не сытно, Миша же, узнав о своей предстоящей поездке в столицу, запасся кое-чем: несколькими банками мясной тушенки, сливочным маслом, сахаром, с передовой привезенными пятью плитками трофейного шоколада, печеньем... Все это лежит в вещмешке под брезентом, рядом со свертком старшего политрука Васильского, который тоже везет в Москву для своей маленькой семьи сэкономленные им продукты.
У развилки, где Волоколамское шоссе вливалось в Ленинградское, замерла колонна грузовиков: впереди был контрольно-пропускной пункт, и там шла проверка документов. Уже почти рассвело.
Дошла очередь и до их полуторки. Закоченевший пожилой сержант с красным от мороза и ветра лицом потребовал документы и у Миши. Иванюта, расстегнув полушубок и меховую безрукавку под ним, неторопливо, чтоб сержант мог увидеть на его груди орден, достал из кармана гимнастерки редакционное удостоверение личности. И тут заметил, как были непослушны от холода руки сержанта, когда брал он документ, и какая тяжкая усталость гнездилась в его глазах. Стыд за свое хвастовство горячо ударил в Мишине лицо, и он спросил первое, что пришло ему на ум:
- Курящий, папаша?
- Известное дело. - Сержант посмотрел на Иванюту каким-то потухшим взглядом.
- Тогда угощаю! - Миша достал из кармана ватных брюк теплую, еще не распечатанную пачку "Казбека" и протянул ему. Глаза сержанта чуть оживились, в них проскользнуло недоумение.
- Очень даже благодарю, - сказал он и, спрятав папиросы на груди под полушубком, начал рассматривать Мишине удостоверение с удвоенным вниманием.
- А где разрешение на въезд в Москву?
- У старшего политрука, в кабине. - Миша с огорчением догадался, что своим подарком вызвал у сержанта подозрение.
- Курмангалиев! - хрипло крикнул сержант своему напарнику, который проверял документы у Васильского. - Бумага на въезд имеется у них?
- Порядок бумага, - послышался ответ.
Миша Иванюта въезжал в Москву с испорченным настроением, досадуя, что по доброте своей расщедрился и одарил сержанта папиросами, помня, конечно, что в его полевой сумке с продуктами лежала еще пачка.
Еще в редакции Иванюта и Васильский договорились сразу же по приезде в Москву разыскать завод (у Миши имелся адрес его; комитета комсомола). И шофер Аркаша уверенно вел машину по знакомым ему улицам и переулкам. Да и для сидевшего рядом с ним старшего политрука Васильского Москва была родным домом.
А Мишу вдруг стали томить недобрые предчувствия. Удастся ли им разыскать Ирину Чумакову?.. А если удастся? Каким будет знакомство и что последует за ним?.. Понравится ли он Ирине? Какие он скажет ей слова?
Завод разыскали в тихом переулке. Это было продолговатое осанистое здание с потемневшими кирпичными стенами давней кладки. Поставили машину в хвосте небольшой колонны грузовиков, голова которой упиралась в широкие решетчатые ворота. Сквозь них виднелся захламленный железными отбросами двор; в дальнем его конце высились штабеля деревянных ящиков.
"Готовая продукция, - догадался Миша, оглядывая двор с высоты кузова полуторки. - Мины..." И тут же увидел, как за соседний дом медленно опускался с неба, трепеща под ударами ветра, огромный аэростат воздушного заграждения - будто серебристая гора садилась на крышу здания. В это время к машине вернулся старший политрук Васильский, бегавший куда-то за разрешением пропустить их на территорию завода. Полуторка тронулась с места, обогнула колонну ЗИСов и направилась в раскрывавшиеся перед ней железные ворота.
"Этот Васильский из вареного яйца цыпленка высидит", - с завистью к пробивным способностям коллеги подумал Миша.
Вскоре Иванюта и Васильский в сопровождении бородатого и сутулого дяди Коли шествовали по длинному цеху, оглушенные гудением токарных станков и визгом железа под резцами, вдыхая запахи горячей стружки, испарения технических масел, еще чего-то удушливого. С некоторой оторопью смотрели на тепло одетых девушек и подростков, стоявших за станками.
Где-то посредине цеха остановились, и дядя Коля указал однопалой рукавицей на неуклюжую фигуру девушки. Серый пуховый платок по-крестьянски пеленал ее голову и грудь, обнимал концами подмышки и был завязан на спине - так в морозную пору кутают на улице детей. Под платком была стеганая фуфайка, на ногах - черные, подшитые войлоком валенки, в которые заправлены ватные брюки.
- Ириша! - окликнул девушку дядя Коля. - Выключи станок! К тебе гости с фронта пожаловали!
- От папы?! - Девушка тут же усмирила визг станка и проворно соскочила с деревянной подставки на цементный пол.
- Не от папы, а от кавалеров минометных войск! - Дядя Коля хитро подмигнул: - Говорят, твои мины не лезут в минометные трубы потому, что ты к ним любовные записочки прилепляешь!
- Я прилепляю? К минам?.. Дядя Коля, я вас на дуэль вызову! Ведь мины к немцам летят! А записки кому адресованы?
- Виноват, Иришенька! - Дядя Коля чуть смутился. - Разбирайтесь сами: кому записки и к кому гости, приехали.
- То-то же! - Ирина с любопытством повернулась к Васильскому и Иванюте.
Оба старших политрука всматривались в лицо Ирины с растерянностью: они почти не узнавали девушку, ибо на фотоснимке в их газете она выглядела совсем по-другому.
Неловкую паузу нарушил Васильский, представив Ирине себя и Иванюту, а затем объяснив причину их появления на заводе.
Миша же никак не мог выйти из состояния потрясенности; мысли его сделались неподвластными ему, отчего трудно было произнести хоть одно вразумительное слово. Ирина не только мало походила на хранившийся в его полевой сумке портрет, но и категорично не нравилась ему! Исхудалое, испятнанное каким-то темно-рыжим порошком лицо было почти отталкивающим; ее большие глаза неестественно сверкали белками, а зрачки - как две тусклые кляксы неопределенного цвета... Рот широк, нос истонченный, с белесой горбинкой... Вот только брови изогнулись двумя изящными дугами... Впрочем, лицо как лицо. Но что-то в нем казалось нарушенным, какое-то несоответствие лишало его привлекательности.
Ирина, повернув голову к Мише, вдруг строго и даже чуть надменно спросила:
