Елена Первушина - Петербургские женщины XIX века
Женщины активно участвовали в революционной борьбе второй половины XIX века. Организацию «Земля и воля», а затем «Народную волю» поддерживала Вера Фигнер, непосредственными исполнителями террористических актов «народников» были Софья Перовская, Вера Засулич и многие другие.
Настроения того времени, ставшего предвестником первой русской революции, замечательно описал в поэме «Девятьсот пятый год» Борис Пастернак:
Здесь бывал Достоевский,
Затворницы ж эти,
Не чаяв,
Что у них,
Что ни обыск,
То вывоз реликвий в музей,
Шли на казнь
И на то,
Чтоб красу их подпольщик Нечаев
Скрыл в земле,
Утаил
От времен и врагов и друзей.
Это было вчера,
И, родись мы лет на тридцать раньше,
Подойди со двора,
В керосиновой мгле фонарей,
Средь мерцанья реторт
Мы нашли бы,
Что те лаборантши
Наши матери
Или
Приятельницы матерей.
В 1901–1911 годах партия эсеров развернула в стране настоящую террористическую войну, убивая в ходе террористических актов государственных чиновников. По подсчетам историков, они совершили 263 террористических акта, в ходе которых было убито и ранено около 4500 государственных служащих различного уровня.
Среди 78 членов боевых отрядов, входивших в состав партии эсеров с 1902 по 1910 год, было 25 женщин. Всего же в партии состояло около 40 женщин: 15 из них дворянки или дочери купцов, 4 происходили из среды разночинцев, 11 — из мещан, одна была дочерью священника и 9 родились в крестьянских семьях (крестьянка Анастасия Биценко и дочь солдата Зинаида Коноплянникова получили специальное образование и стали учительницами). Эти женщины рвались совершать террористические акции, хотя дело было смертельно опасным. Так, Анна Распутина, приговоренная к смерти в 1908 году за организацию покушения на министра юстиции Щегловитова, рассказывала смотрителю арестантских помещений Петропавловской крепости полковнику Г. А. Иванишину, что обвинитель в суде сказал: «В этих людях убит инстинкт жизни, и поэтому они не дорожат жизнью других». «Это не так, — заметила Распутина, — …у нас убит инстинкт смерти, подобно тому как убит он у храброго офицера, идущего в бой».
М. Спиридонова
Анна была повешена 17 февраля 1908 года в Лисьем Носе, близ Петербурга, вместе с еще двумя женщинами, Лидией Стуре и Елизаветой Лебедевой, и тремя мужчинами. История членов Летучего боевого отряда, преданных Азефом, легла в основу известного «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева.
Знаменем левых эсеров стала Мария Спиридонова, убившая 16 января 1906 года на вокзале Борисоглебска советника тамбовского губернатора Г. Н. Луженовского, отличившегося в подавлении революционных выступлений во время революции 1905 года. Позже ее рассказ о совершенном убийстве в списках разошелся по всей России. Она писала: «Я вошла в вагон и на расстоянии 12–13 шагов, с площадки вагона, сделала выстрел в Луженовского, проходившего в густой цепи казаков. Так как я была очень спокойна, то я не боялась не попасть, хотя пришлось метиться через плечо казака; стреляла до тех пор, пока было возможно. После первого выстрела Луженовский присел на корточки, схватился за живот и начал метаться по направлению от меня по платформе. Я в это время сбежала с площадки вагона на платформу и быстро, раз за разом, меняя ежесекундно цель, выпустила еще три пули. Всего, по показанию Богородицкого (Богородицкий — хирург в Тамбове), нанесено 5 ран: две в живот, две в грудь и одна в руку.
Обалделая охрана в это время опомнилась; вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: „бей“, „руби“, „стреляй“. Обнажились шашки. Когда я увидела сверкающие шашки, я решила не даваться им живой в руки. В этих целях я поднесла револьвер к виску, но на полдороге рука опустилась, и я, оглушенная ударами, лежала на платформе. „Где ваш револьвер?“ — слышу голос наскоро меня обыскивавшего казачьего офицера. И стук прикладом по телу и голове отозвался сильной болью во всем теле. Пыталась сказать им: „Ставьте меня под расстрел“. Удары продолжали сыпаться. Руками я закрывала лицо; прикладами руки снимались с него. Потом казачий офицер, высоко подняв меня за закрученную на руку косу, сильным взмахом бросил на платформу. Я лишилась чувств, руки разжались, и удары посыпались по лицу и голове. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки, за косу взнесена на извозчика.
В каком-то доме спрашивал казачий офицер, кто я и как моя фамилия. Идя на акт, решила ни одной минуты не скрывать своего имени и сущности поступка. Но тут забыла фамилию и только бредила. Били по лицу и в грудь. В полицейском управлении была раздета, обыскана, отведена в камеру холодную, с каменным полом, мокрым и грязным…
Я часто бредила и, забываясь, в бреду, мучительно боялась сказать что-либо. В показаниях этих не оказалось ничего важного, кроме одной чуши, которую я несла в бреду.
Придя в сознание, я назвала себя, сказала, что я социалистка-революционерка и что показания дам следственным властям; то, что я тамбовка, могут засвидетельствовать товарищ прокурора Каменев и другие жандармы. Это вызвало бурю негодования: выдергивали по одному волосу из головы и спрашивали, где другие революционеры. Тушили горящую папиросу о тело и говорили: „Кричи же, сволочь!“ В целях заставить кричать давили ступни „изящных“ — так они называли — ног сапогами, как в тисках, и гремели: „Кричи!“ (ругань). — „У нас целые села коровами ревут, а эта маленькая девчонка ни разу не крикнула ни на вокзале, ни здесь. Нет, ты закричишь, мы насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим тебя казакам…“
„Нет, — говорил Аврамов, — сначала мы, а потом казакам…“ И грубое объятие сопровождалось приказом: „Кричи“. Я ни разу, за время битья на вокзале и потом в полиции, не крикнула. Я все бредила…
Теперь у меня очень болит голова, ослабла память, и я очень многое забыла, и мне трудно излагать логично мысли. Болит грудь, иногда идет горлом кровь, особенно когда волнуюсь. Один глаз ничего, кроме света, не видит. Теперь обращение со стороны начальства очень приличное, хотя оно было всегда прилично, то есть на меня не кричали, не сажали в темную и не били.
Но часовые вмешиваются в каждую минуту моей жизни: запрещают петь, смеяться, бегать по комнате, переставлять лампу, садиться на окно и т. д.
Был случай, я задумалась и долго смотрела в одну точку, открывается форточка в двери, и часовой кричит: „Чего уставилась; перестань смотреть!“ Настроение у меня замечательно хорошее: я бодра, спокойно жду смерти, я весела, я счастлива».
