Арман Жан дю Плесси Ришелье - Мемуары «Красного герцога»
Тогда он напал на Тревиля, которого король тоже отстаивал, и послал ему отставку 1 декабря, объявив в то же время через своего адъютанта, чтобы он не отчаивался и продолжал рассчитывать на благорасположение к нему короля, что он посылается в Италию на самый непродолжительный срок.
Тревиль уехал в тот же день, и король сказал Шавиньи и Нуайе, что он удаляет этих четырех вернейших своих слуг только в угоду кардиналу, чтобы не ссориться с ним в те немногие дни, которые тому осталось прожить на свете.
Слова эти были переданы кардиналу и так сильно на него подействовали, что боль в боку усилилась и пришлось прибегнуть к помощи врачей, которые дважды пускали ему кровь.
1 декабря, в тот самый день, когда Тревиль получил отставку и уверения короля, что отставка будет непродолжительна, кардиналу сделалось, по-видимому, лучше, но к 3 часам пополудни лихорадка усилилась. В следующую ночь кардинал находился в таком же состоянии, несмотря на то что были сделаны еще два кровопускания.
Во время болезни кардинала при нем находились его ближайшие родственники и близкие друзья; маршалы Брезе, Ла Мейльере и г-жа д’Эгийон также не отходили от кардинала.
2 декабря утром составился консилиум. К двум часам пополудни его величество, которому напомнили, что грешно питать ненависть к умирающему, приехал навестить кардинала и вошел к нему в сопровождении Вилькье и нескольких адъютантов. Ришельё, увидев подходящего к постели короля, немного приподнялся.
– Государь, – сказал он, – я знаю, что мне пришла пора отправиться в вечный, бессрочный отпуск, но я умираю с той радостной мыслью, что всю жизнь посвятил на благо и пользу отечества, что возвысил королевство вашего величества на ту степень славы, на которой оно теперь находится, что все враги ваши уничтожены. В благодарность за мои заслуги, прошу вас, государь, не оставить без покровительства моих родственников. Я оставляю государству после себя много людей, весьма способных, сведущих и указываю именно на Нуайе, де Шавиньи и кардинала Мазарини.
– Будьте спокойны, г-н кардинал, – отвечал король, – ваши рекомендации для меня священны, но я надеюсь еще не скоро употребить их.
При этих словах кардиналу была поднесена чашка с бульоном. Король взял ее с подноса и подал кардиналу, затем, под предлогом, что дальнейший разговор может беспокоить больного, он вышел из комнаты, и заметно было, что, проходя через галерею и глядя на картины, которые вскоре должны были ему принадлежать, ибо в своем завещании Ришельё отказывал свой дворец дофину, он весело улыбался, несмотря на то что с ним шли приятели больного – маршал Брезе и граф д’Аркур, – которые проводили его до Лувра и которым он сказал, что не выйдет из дворца, пока кардинал не умрет.
Увидев вернувшегося д’Аркура, кардинал протянул ему руку и произнес печально:
– Ах, д’Аркур, вы лишитесь во мне доброго и истинного друга.
Эти слова сильно подействовали на графа, который, как ни были крепки его нервы, не мог удержаться и горько заплакал.
Потом, обращаясь к г-же д’Эгийон, больной сказал:
– Милая племянница, я хочу, чтобы после моей смерти вы… – И при этих словах он понизил голос, и, так как г-жа д’Эгийон была у его изголовья, никто не слышал, что он сказал, видели только, как она со слезами на глазах вышла из комнаты.
Тогда, подозвав к себе двух врачей, постоянно находившихся поблизости, Ришельё спросил:
– Господа, я спокойно жду смерти, но скажите мне, прошу вас, сколько времени остается мне еще жить?
Врачи с беспокойством посмотрели друг на друга, и один из них отвечал:
– Ваше высокопреосвященство, Бог, Который знает, как вы необходимы для блага Франции, не захочет, по благости Своей, так скоро прекратить вашу жизнь.
– Хорошо, – согласился кардинал. – Позовите ко мне Шико.
Шико был частным врачом короля. Это был весьма ученый человек, и кардинал питал к нему большое доверие. Как только Шико показался в дверях, больной спросил:
– Шико, я вас прошу не как врача, а как друга, сказать мне откровенно, сколько остается мне еще жить?
– Вы меня извините, – отвечал Шико, – если я вам скажу правду?
– Для того-то я вас и просил к себе, – заметил Ришельё, – ибо к вам одному имею доверенность.
Шико пощупал пульс больного и, немного подумав, отвечал:
– Г-н кардинал, через двадцать четыре часа вы или выздоровеете, или умрете.
– Благодарю, – прошептал Ришельё, – вот ответ, которого я желал. – И он сделал Шико знак, что хочет остаться один.
К вечеру лихорадка значительно усилилась и пришлось еще два раза сделать кровопускание. В полночь Ришельё пожелал причаститься. Когда священник приходской церкви Св. Евстафия вошел со Святыми Дарами и поставил их вместе с Распятием на стол, специально для того приготовленный, кардинал сказал:
– Вот Судия, который скоро будет меня судить. Молю Его от всего сердца осудить меня, если я когда-либо имел намерением что-нибудь другое, кроме блага религии и государства.
Больной причастился, а в 3 часа был соборован. Со смирением отрекаясь от гордости, бывшей опорой всей его жизни, он обратился к своему духовнику:
– Отец мой, говорите со мной, как с великим грешником, и обращайтесь со мной, как с самым последним из ваших прихожан.
Священник велел кардиналу прочитать «Отче наш» и «Верую», что тот исполнил с большим благоговением, целуя Распятие, которое держал в руках. Все думали, что он немедленно скончается, так безнадежно было его положение. Г-же д’Эгийон сделалось дурно, и она вынуждена была уехать к себе, где ей пустили кровь.
На другой день, 3 декабря, положение больного сделалось еще хуже, и, видя, что нет никакой надежды на выздоровление, врачи перестали давать лекарства. После 11 часов по городу разнесся слух о кончине кардинала, а в 4 часа пополудни король вторично приехал в кардинальский дворец и, к крайнему своему удивлению, быть может, и к неудовольствию, увидел, что больному сделалось немного лучше.
Некто Лефевр, врач из города Труа в Шампани, дал кардиналу проглотить пилюлю, которая так спасительно подействовала. Его величество оставался при больном около часа, изъявляя сильную печаль, и удалился не с такой радостью, как в первый раз.
Ночь кардинал провел спокойно, лихорадка уменьшилась, так что все думали уже о выздоровлении. Лекарство, принятое около 8 часов утра и значительно облегчившее состояние больного, еще более увеличило надежды приверженцев кардинала, но сам Ришельё не верил своему мнимому выздоровлению и около полудня отвечал пажу, присланному королевой узнать о его здоровье:
– Скажите ее величеству, что если она имеет причины на меня гневаться, то я умоляю ее во всем простить меня.
