Владимир Герлах - Изменник
Уже через минуту потоптавшись на месте взад и вперед, поезд потянул с неохотой дальше в серую мутную даль леса вагоны с пушечным мясом. Фронтовик и новобранец с любопытством смотрели на высокого солдата, который быстро шел рядом с их вагоном по тропинке уходящей в лес. Был он худой и прямой и дождь скатывался с его пилотки на лицо, которое оставалось, так же как и в вагоне, непроницаемо и угрюмо… Им хотелось бы узнать, что думал он один, идущий в мокрый неприветливый лес, где из за каждого дерева и куста подстерегала его пуля неуловимых беспощадных партизан, или этих бродяг из восточных войск. Вдруг он исчез, как будто его никогда и не было, ничего кроме низкого серого кеба, холодного дождя, шумящего по осеннему унылого и дремучего леса… Фронтовик посмотрел на притихших мальчишек едущих умирать на фронт, засмеялся басовитым смехом: «Да, дети, вот вы едете на фронт и, конечно, боитесь! Я сам боялся не меньше вас, когда в первый раз увидел врага и услышал пенье пуль! Понимаю и очень вас жалею! Но все-таки вам лучше на фронте, чем этому нашему камраду, который ушел в лес! Ведь тут в чем дело? На фронте все твердо и ясно! Впереди перед вами противник, сзади тыл! Справа и слева свои испытанные товарищи, которые тебя поддержат в минуту опасности. А у него? И впереди, и сзади, и слева, и справа — ничего! Лес! лес! В лесу партизаны и я вам говорю, что вам повезло! а его мне жалко! там кругом него эти солдаты восточного батальона. Нет! жалко! Ведь пропадет ни за что! Бесславно! Один среди этих русских!» Расчувствовался так что даже, вдруг, заплакал! Нервы начинали пошаливать, знал, что плакал он не только над тем в лесу, но и над самим собой, над своей семьей, над этими несчастными мальчишками, безропотно едущими на бойню, из которой почти никому не удастся убежать… Плохо! совсем плохо! Великая Германия задыхалась одна, окруженная бесчисленными и сильными врагами! Неужели же это конец? Опять как в 18 м году? Не может этого быть! Просто нервы расходились! Где же шнапс, камрады?»
***Галанин чувствовал себя плохо, физически и душевно. Наверное, немного простудился вчера на ночном дежурстве под проливным дождем, который его понемногу промочил до нитки, лихорадило. С другой стороны был недоволен собой. Сначала все шло очень хорошо. Он понемногу привык к штабу батальона, где приучил к себе немцев и русских, а из штаба он мог легко руководить и следить за жизнью всего батальона. Через приемщиков, которые два раза в неделю приезжали из рот, тщательно записывал все, что они ему рассказывали о своей службе и начальстве. Вечерами лежа на верху на своей койке, где, перестав бояться света, бегали радостные и смелые клопы, просматривал и дополнял свои записи. Работу эту вел методично и упорно, что бы получить точную картину причин разложения батальона и постараться найти способы, что бы остановить движение к гибели всех, немцев и русских.
Купив в кантине большие листы писчей бумаги, писал докладную записку генералу Аккерману, метил при оказии отправить все свои соображения генералу, который, он был уверен, примет соответствующие меры. Работа была трудная и кропотливая и что бы довести ее до конца, нужно было терпеть, лгать и изворачиваться! Терпеть и молчать, наблюдая издевательства и самодурства Рока, Меера и Перзека, изворачиваться и лгать русским, начинающим терять терпение и готовым начать кровавую баню для всех немцев и для него тоже! Стиснув зубы шел по своей дороге среди тьмы опустившейся на батальон, пользуясь иезуитским лозунгом: Цель оправдывает средства! Для вящей славы Божьей! Мечтал о том дне, когда он сможет перестать молчать и лгать и был одинок со своими мечтами, не раз вспоминая мертвых: Розена, Шаландина, дядю Прохора, тетю Маню… Но они были далеко и ничем не могли помочь! И вот почти закончил свою докладную и собирался отправить ее с унтер офицером Гросом, единственным немцем, который слепо ему верил и ему во все подчинялся. Грос должен был отправиться в распоряжение штаба армии, помогли старые партийные связи и передать лично пакет Галанина Аккерману. И, вдруг, эта идиотская история с пьяными русскими девками! Эта ненужная нелепая щепетильность! Не смог терпеть! хотя там терпеть и не нужно было! Был дебош, в котором он мог вести себя так как вел Батурин, т. е. есть, пить и наблюдать! Вместо этого скандал! Хорошо еще что Рок ограничился только переводом его в роту! Мог бы застрелить на месте и остальные немцы его бы покрыли! И вот из за этого глупого самолюбия и жалости к несчастным девкам приходилось теперь идти в лесу под холодным дождем, служить в глуши, из которой не было никакого выхода!
А глушь была отчаянная, еще хуже чем в К! Ни одного районного города, редкие колхозы разбросанные по берегу Узы и железной дороги со странными наводящими тоску названиями: Болота, Мхи, Мглы, Осины, Погиблово, Пропойное! Раньше до немцев были бедные, сейчас за два года немецкой оккупации совсем нищие. Снова оделись колхозники с их бабами, девками и детьми в лапти и рванные лохмотья. То что удалось спасти от урожая, молотили по старинке цепами, перемолов кое-как тайком, ели плохой ржаной хлеб с соломой, гнилую картошку и капусту, запивали квасом, иногда самогонкой, которую гнали тайком из совсем сгнившей картошки, нищие, совсем бедные, голодные и холодные, разутые и раздетые. Вот до чего довела проклятая немецкая свобода! Немудрено, что с нетерпением ждали, как жаркого солнца, возвращения советской власти, хоть и там плохо, а все же веселее погибать под родной пулькой! Помогали партизанам последним своим достоянием, сами шли им на помощь и звали туда этих дураков, изменников из Восточного батальона, несших здесь караульную службу: «Идемте, не бойтесь! Хуже не будет! все равно фрицам капут ихний подходит!»
Как будто все это видел и слышал Галанин шагая по мертвым гнилым мокрым листьям, усеявшим лесную тропу… морщился и дрожал от холодного дождя и от внутреннего липкого ужаса перед грозной действительностью. Поэтому и обрадовался как своему спасителю Кузьмину. Запомнил это веселое лицо красивого великоросса с розовыми щеками, ясными синими глазами, русыми волосами, слушал с улыбкой его оканье: «Господин переводчик, куда это вы собралися? Неужто к нам? Вот хорошо все получается! Разрешите вам помочь поднести ваш мешочек! Скидайте! Не беспокойтеся… мне легко! Тута ведь близенько, вона тамо, за елочками! повернем мы тамо и сразу припрем к штабу роты!» Взвалив на плечи тяжелый вещевой мешок Галанина с каской и противогазом Кузьмин бодро зашагал рядом с переводчиком, хлюпая рваными ботинками и нарочно выбирая лужи, что бы в них шагнуть, не переставая трепался: «Радость, большая радость для нас, солдатов, и для лейтенанта Жукова с его Александрой; заживем, товарищ! Не бойся! Не смотри, что у нас тута бедно и серо и дождичек капает; обживешься и привыкнешь, потому, люди и мы тожа! И живем себе на страх немцам проклятым! А Болоты и Погиблово тут совсем близенько и не плохие они колхозы и девки песни играют и хороводы водят, только держися! Одно слово — Рассея!» Галанин слушал его и улыбался, ему стало легко и хорошо на сердце, даже дождь стал ласковым и задумчиво шумели вокруг него мокрые полуобнажившиеся осины и березы и расступались патлатые ели…
