Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг
Пришедший со мной помощник Микояна Королев (высокий, приятный блондин, с умным лицом) написал записку: «А.И.! т. Бронтман здесь».
Микоян сразу вышел, буквально через минуту. Он поздоровался, пригласил меня выйти в коридор.
— Там высказывания немцев в двух местах — после сообщения о введении норм на питание и после того, где говорится о восстановительных работах. Не лучше ли их объединить в одном месте, т. к. говорят они одно и то же? Как вам кажется?
— Это можно сделать. А число высказываний не надо сокращать?
— Я думаю, не стоит. Они содержательны. Сделайте это и пошлем на просмотр т. Сталину. Я с ним уже говорил. У вас других вопросов нет?
— Нет.
— Хорошо. До свидания.
Пожали руки. Я ушел, переделал. Барабанов принес записку, написанную Микояном: «Товарищу Сталину И.В. Посылаю проект интервью о положении в Берлине» (и подпись)
Кстати, сначала заголовок у меня был «Красная Армия обеспечила население Берлина продовольствием», — Микоян переделал на «Положение в Берлине», а в газете появилось «Продовольственное положение в Берлине и Дрездене» — этот заголовок пришел к нам от Поскребышева.
Во время перепечатывания Барабанов несколько раз спрашивал меня: «Скоро ли?» Видимо, торопил Поскребышев. Сделали, наконец, и около 6:30 послали.
Да, между прочим, ночью, расставаясь с Микояном, я напомнил ему:
— А помните, А.И., я делал у вас доклад?
— Когда?
— В 1928 или 1929 году мы занимались высвобождением пищевых жиров из мыловаренной промышленности. Вы нас тогда сильно поддержали, и я делал доклад на коллегии Наркомторга.
— Помню, помню, — улыбнулся он. — Этот вопрос и сейчас у нас стоит. Очень важная проблема.
Я приехал в редакцию. В 11 ч. вечера беседа пришла из секретариата т. Поскребышева. Поправки были незначительными. Одновременно сообщили, что она пойдет во всех газетах. Поспелов был счастлив и горячо меня поздравлял и благодарил.
20 мая.
Беседа вчера была напечатана во всех газетах. Я позвонил Барабанову.
— А.И. очень доволен. Все в порядке. Если будут отзывы — он просит прислать ему.
Поспелов ночью показал мне постановление ЦК, в котором было написано приблизительно следующее: «Принять предложение т. Поспелова и установить для ведущих журналистов-писателей „Правды“ пять персональных ставок по 2000 рублей в месяц».
— Мы хотим установить это Кожевникову, Рябову, Колосову, Заславскому и вам. Тут дело не в деньгах, а в принципе. Ставка членов редколлегии и формулировка «ведущие журналисты-писатели». Вы, кажется, член Союза Писателей?
— Нет еще.
— Обязательно надо провести. Ведь у вас около десяти книг?
— Двенадцать.
— Обязательно надо. Мы этим займемся.
Встает вопрос — что мне делать дальше? Война кончилась. Оставаться ли в военном отделе, переходить ли в другой отдел? Я лично склонен был бы перейти на амплуа спецкора по особым заданиям, не быть связанным оргработой. Тогда бы мог и писать, и поездить, и поработать над книжкой, и людей посмотреть, и себя показать. В крайнем разе, это можно бы сделать, оставаясь замом в военном отделе, работы по отделу будет не так много, хотя генерал и считает, что мы сейчас должны широким планом обобщать опыт войны (а это — статьи, а статьи — на мне). Сесть же на отдел информации — это каждодневно трубить от зари до зари, и погрязать за столом, без всяких поездок, и без писания.
Сироти, проводя свою политику, сажать везде своих людей, которые были бы ему обязаны местом, намечал на отдел Мержанова, слухи об это дошли до ТАССа. Против этого энергично выступал Сиволобов и Гершберг. Оба говорили обо мне — и с Поспеловым, и с Сиротиным.
И вот, позавчера, когда я приехал от Микояна и докладывал в присутствии Сиротина редактору, Сиротин вдруг сказал:
— Л.К., война кончается. Не пора ли вернуться к старым делам?
— Да, — подхватил Поспелов. — Возглавить отдел информации.
— А первым заместителем — Мержанова, — добавил Сиротин.
Я промолчал. Разговор перешел на другие темы.
Вчера, когда я зашел к Сиротину по поводу номера, он опять поднял этот вопрос:
— Вот надо немедленно создавать отдел информации. Как ты смотришь на это?
— Если создавать — так мощный отдел, дать ему и силы, и место в газете, — сказал я.
— Разумеется. А что ты думаешь о заведующем?
— Конечно — Бронтман! — сказал присутствующий Хавинсон и вышел.
Я изложил свою точку зрения (о спецкоре по особым заданиям).
Он промолчал.
На днях (18-го, кажется) мы опубликовали статью Члена Военного Совета ВВС генерал-полковника Шиманова, подводящую итоги действий авиации в войне. Решили дать такие же статьи по танкам, артиллерии и инженерным войскам.
Позвонил я сегодня маршалу инженерных войск Воробьеву. Он сразу согласился и обещал дать через 3–4 дня.
Главный маршал артиллерии Воронов сказал, что сейчас не хотел бы, а недели через полторы-две даст.
Позвонил главному маршалу бронетанковых войск Федоренко. Обещал поручить кому-нибудь и сказал:
— Вот читаю сейчас статью в «Вестнике танковой промышленности», издает его Наркомат танковой промышленности. Вот мудаки! В каком-то американском журнале или газете была опубликована статья, трактующая, что придет на смену танкам. А наши чудаки взяли и опубликовали у себя. Это же деморализует людей.
— Тем более, нужна ваша статья, — сказал я.
— Правильно. Обязательно дадим.
21 мая.
Сегодня — большой вечер в Доме Культуры в связи с днем Победы. Устраивается для редакций и тех из типографии и издательства, кто делает «Правду». Торжественное заседание, большой концерт и ужин Шуму!
Вчера весь день занимались представлением наших военкоров к наградам по фронтам. Послали телеграммы почти на всех.
— А нас? — спрашивает Яхлаков (месяц назад его произвели в полковники и сейчас орден не дает ему покоя).
2 июня.
Вчера, в 2 ч. 27 мин. дня в Боткинской больнице умер Абрам.
Хотя все мы давно знали, что его болезнь неизлечима и конец неотвратим, все же это оглушило нас. Его то брали домой, то снова клали в больницу. Последний раз он лежал дома месяца полтора. В это время болезнь уже очень обострилась: ноги у него давно не действовали, но еще прошлым летом работали руки, он ел, писал (хотя и быстро уставал), но он не сдавался, придумывал себе работу, помогал Лизе проверять ученические тетрадки, договаривался с Сельхозгизом о правке рукописей. Но уже к осени руки сдали, и в последнее время он только шевелил пальцами. Начали сдавать шейные мышцы, ему трудно было держать голову. С месяц назад резко застопорил желудок, никакие меры не помогали, и облегчение внезапно наступило тогда, когда, казалось, уже придется прибегнуть к оперативному вмешательству. Это его очень сильно вышибло из колеи, подорвало его силы, и он впервые дал увидеть, что испугался.
