Александр Панцов - Дэн Сяопин
В начале февраля его опять посетил Цзян Цзэминь, чтобы поздравить с очередным Новым годом. Дэн, в свою очередь, вновь просил передать поздравления всем народам страны, выразив на этот раз надежду, что в этом году ЦК партии во главе с Цзяном успешно выполнит две исторические задачи: распространит суверенитет КНР на Гонконг и проведет XV Всекитайский съезд Компартии Китая. (Официальная церемония передачи Гонконга Китайской Народной Республике была назначена на 1 июля 1997 года, а XV съезд собирался через два месяца после этого, в сентябре.)
Дэн очень хотел дожить до объединения КНР с Гонконгом и даже мечтал посетить этот город. Но судьба распорядилась иначе. К середине февраля ему стало совсем плохо, он стал терять способность дышать, и Чжо Линь с детьми поняли: это конец. Врачи уже ничем не могли ему помочь. 15 февраля Чжо и дети написали письмо Цзян Цзэминю и ЦК партии относительно будущих похорон. Дэн в свое время просил руководителей партии после его кончины устроить ему самые простые похоронные церемонии279, и родные высказали просьбу не проводить пышных похорон и не выставлять его тело для прощания. Траурный ритуал должен был пройти перед урной с прахом покойного[112], выставленной под его портретом. После окончания церемонии прах Дэна надлежало развеять над волнами Желтого моря280. Таково было его завещание.
Великий революционер и реформатор скончался 19 февраля 1997 года в 21 час 8 минут на 93-м году жизни.
***Похороны Дэн Сяопина были организованы в точном соответствии с его желанием. 24 февраля руководители партии и государства простились с ним в клинике, где он умер. После этого тело перевезли в крематорий кладбища революционных героев. Десятки тысяч людей вышли на проспект Чанъаньцзе проводить его в последний путь. Что вывело их на улицу: сострадание, любопытство, любовь, кто знает? Большинство пекинцев остались дома. На следующий день в здании Всекитайского собрания народных представителей прошло траурное собрание. С речью, как и положено, выступил Цзян Цзэминь. Более десяти тысяч присутствовавших в зале встали, чтобы почтить память Дэна молчанием.
А через шесть дней, 2 марта, Чжо Линь в сопровождении члена Постоянного комитета Политбюро ЦК Ху Цзиньтао, будущего вождя компартии и КНР из четвертого поколения, развеяла прах мужа над просторами Желтого моря281.
ЭПИЛОГ
Каждый раз, приезжая в Китай, я не узнаю его. Пекин, Шанхай, Чунцин, Сиань меняются с фантастической быстротой. Повсеместно идет строительство. Отели, жилые дома, офисы — всё рвется ввысь, «мерседесы» и БМВ несутся по новым проспектам, старые районы перестраиваются, люди одеваются все лучше. Жизнь бурлит, магазины ломятся от товаров, влюбленные парочки целуются на улицах. Никто уже с любопытством не ходит за иностранцами, как случалось совсем недавно, лет двадцать назад. С «заморскими волосатыми дьяволами» китайцы сейчас ведут бизнес, иностранцы теперь — партнеры, а не экспонаты в музеях истории колониализма. Даже в глубинке, в деревнях северо- и юго-запада, чувствуются изменения, хотя и не такие большие, как в городах. Но ведь Дэн никогда и не обещал, что зажиточным и цивилизованным станет сразу всё население Китая.
Особенно поражает Шанхай. Этот суперсовременный город, яркий, деловой, энергичный, бурлит с утра до глубокой ночи. Дорогие магазины всех зарубежных фирм, от Версаче до Мэйсис, выстроившиеся вдоль главных торговых артерий, Наньцзин лу и Хуайхай лу, полны народа. Старые френчи Мао и Дэна давно вышли из моды, все хотят одеваться красиво, по-западному. Женщины покупают дорогую косметику, яркие платья, изящные шляпки. А на другом берегу Хуанпу, в деловом квартале Пудун, тысячи бизнесменов «делают деньги». Здесь расположены филиалы крупнейших иностранных компаний, штаб-квартира «Сони» и множество китайских фирм. С понедельника по пятницу Пудун — китайская Уолл-стрит, зато в выходные он вымирает. Опустевшие небоскребы безмолвно жмутся друг к другу, и только туристы иногда нарушают тишину квартала.
Из окна моего гостиничного номера на двадцатом этаже весь Шанхай как на ладони. За водной гладью Хуанпу — притихшая громада Пудуна, а здесь, в даунтауне, жизнь, похоже, начинает пульсировать все быстрее. В европейском квартале поблизости от Хуайхай лу иностранные кафе и ресторанчики заполнены молодежью. Юноши и девушки пьют кофе, едят мороженое, они рады жизни. К шести вечера небо темнеет и город заливает многоцветье рекламы. «Макдоналдс» и «Кока-Кола», «Вольво» и «Панасоник». Разноцветные огни манят выйти на улицу.
Я брожу по ярким проспектам, смотрю на счастливую молодежь и невольно вспоминаю Гонконг. Такой же живой и яркий, как Шанхай. С не менее красивыми и влюбленными в жизнь молодыми людьми. И думаю о том, как четыре года назад, 4 июня 2009-го, гонконгская молодежь вышла на улицы почтить память павших защитников площади Тяньаньмэнь. Десятки тысяч людей заполнили улицы и площади, выражая свою скорбь и гнев. Ни в одном другом городе Китайской Народной Республики ничего подобного не произошло.
И дело тут не столько в страхе перед всесильным авторитарным режимом. В Китае действительно мало кто помнит о тяньаньмэньской трагедии. Дэн дал людям «хлеба и зрелищ», а также реальный шанс разбогатеть. И победил. Нынешние Шанхай, Пудун и Пекин, наполненные счастливыми молодыми людьми, — лучшие памятники этому человеку. «Социализм с китайской спецификой» оказался жизнеспособным.
Так, может быть, и нам надо было идти по такому пути, а гласность, воля и права человека в России — всего лишь мираж? Возможно, и так. Тем более что Дэн, например, до конца жизни называл Горбачева одним словом: «Глупец»1.
Но всё, увы, не так просто. Россия — не Китай, мы другие, а потому и пойти могли только своим путем. Да, было бы хорошо, начав, как и Дэн, перестройку с раскрепощения сознания, тут же перейти к разделу земли, как в Китае. Но ведь русские крестьяне сами этого не желали. От голода в колхозах они не умирали, на подсобных участках выращивали всё, что хотели, — и для себя, и на рынок, дома держали птицу и домашний скот, к тому же из колхоза тащили, кто сколько мог. В КНР же все было по-другому. Там, как мы видели, аграрная реформа началась снизу, и Дэн поддержал ее только через полтора года.
А могли ли мы создать особые экономические районы, даже при желании руководства? Проблематично. Ведь в китайские ОЭР деньги вкладывали в первую очередь хуацяо, то есть китайцы, живущие за границей. Их отношение к социалистической родине — совершенно иное, нежели у русских эмигрантов любой волны. Сознание китайцев — клановое, для них родина — не только объект патриотических чувств, но и конкретное воплощение семьи. Поэтому инвестировать в экономику КНР — значит для хуацяо помогать и стране, и своей патронимии. Вот на их-то деньги и выросли Шэньчжэнь, Чжухай и другие ОЭР.
