Алан Кубатиев - Джойс
«Я не мог сказать вам об этом на станции, потому что чемоданы потребовали всех моих сил. Вы казались мне подавленной. Помните, если бы вы даже ничего больше не сделали, то благодаря вам множество детей надолго стали счастливыми. Когда они вырастут в якобинцев, графинь, святых и исследователей, они всегда будут помнить об этом — особенно в самые свои мрачные минуты. Но Богу ведомо, что вы сделали много больше. Я желаю вам спокойного моря и попутного ветра. И напомните обо мне Жола и любому, кто сможет вспомнить обо мне.
Осирис Джонс не объявился ни днем, ни ночью, и я жду экземпляр биографии от Гормана или его издателей.
Сердечно ваш,
Джеймс Джойс.
7 сентября 1940».
Оставалось неясным, разрешат ли швейцарские власти Лючии пересечь их границу, но Джойс все равно попросил Гьедонов выяснить насчет клиники Килшберга, психиатрической лечебницы возле Цюриха, где он однажды был, а затем написал в швейцарское представительство в Виши о разрешении на переезд для всей семьи. В прошлую войну попасть в Швейцарию было гораздо легче. Теперь самому Джойсу пришлось просить о помощи всех, кого можно. Эдмунд Браухбар сейчас жил в Штатах и занимался экспортом, но у него были отделения в Цюрихе и Лионе, и он наказал своему сыну Рудольфу и всем партнерам помочь Джойсу чем только можно.
В Женеве ему порекомендовали юриста, который мог быстро помочь с въездными разрешениями для всех Джойсов, но пока лишь в Берн, а не в Цюрих. Джойс согласился и связался с адвокатом, одновременно пытаясь устроить Лючию в клинике возле Главурны. Дельма обещал сопровождение до границы, а швейцарский психиатрический госпиталь брался проводить их дальше. Немцы без проволочек выдали выездные документы для Лючии, и теперь вся сложность была с Виши и швейцарскими властями.
План насчет Берна сорвался. В сентябре Джойс, ни на что особенно не надеясь, запросил еще раз консульство в Лионе о въездных визах и разрешении оставаться в Швейцарии на время войны. Документ ушел в Федеральную полицию для иностранцев, а она отправила его в цюрихскую кантональную полицию. Там не знали, кто такой Джойс, и посоветовали отказать. Один из друзей Джойса пошел выяснять причину, и ему сказали, что Джойс — еврей. Когда ему об этом сообщили, он даже не удивился. Но Федеральная полиция в октябре все же вернула документы Джойсов на пересмотр, потому что к делу подключилось немало уважаемых швейцарских граждан: Жак Меркантон заверил власти, что Джойс не еврей, «а ариец из Эрина»; Гьедоны, доктор Фогт, композитор Отмар Шоек, Роберт Фаези, Теодор Сперри, мэр Цюриха доктор Эмиль Клети, ректор университета Эрнст Ховальд настаивали на разрешении. Профессор Цюрихского университета Генрих Штрауман подтвердил, что книги Джойса — лучшие опубликованные тексты английской литературы, и его поддержало Швейцарское общество писателей. Под этим натиском кантональное начальство подалось, но все равно потребовало громадных финансовых гарантий в 50 тысяч швейцарских франков, урезав их затем до 20 тысяч. В цюрихском банке пока работал его старый друг Пауло Руджеро — он мог помочь со счетами и переводами.
Джорджо колесил на велосипеде от Сен-Жерана до Виши каждый день, рискуя попасться патрулям, но получить разрешения на выезд не мог. Друзья помогли встретиться с ирландским послом, предложившим ему получить ирландский паспорт и без помех покинуть Францию в качестве гражданина нейтральной страны. Посоветовавшись с отцом, Джорджо решил не делать в военное время того, что тот не сделал бы в мирное. Риск был велик, но честь Джойсов — дороже. На вопрос отца, что же он все-таки собирается предпринять, Джорджо честно ответил:
— Ничего.
— Отлично! — сказал Джойс. — Значит, мы все остаемся тут.
Но на самом деле он жал на все кнопки и узнал, что по одному из подзаконных актов Джорджо имеет право уехать с семьей. Для этого нужно было разрешение субпрефекта. Теперь Джорджо помчался в Лапалисс и предъявил чиновнику четыре паспорта и три разрешения на выезд. Тот без звука взял все четыре паспорта и проштемпелевал их. Но оказалось, что два из четырех были просрочены — Джойса и Норы. Единственный, кто мог им помочь в Виши, был американский представитель, и Джорджо терпеливо поколесил в его резиденцию.
— Но как я могу продлить британский паспорт? — удивился тот.
— Если не вы, то кто? — настаивал Джорджо. Американец сдался и продлил документы.
Когда возникло третье препятствие, никто уже не удивлялся: швейцарские визы действовали только до 15 декабря и их тоже надо было продлевать, так же как и разрешение Лючии.
Поезд отходил в три часа ночи 14 декабря со станции Сен-Жермен-де-Фоссе. Нужна была машина, чтобы увезти их и багаж из деревни. Джорджо нашел автомобиль и шофера, но горючего не было. Снова на велосипед, снова в Виши, снова просьбы к американцам из посольства. У них самих не было ни капли. Поколесив по Виши, он купил единственный галлон по чудовищной цене и повез его домой. К поезду они успели; их доставили в Экс-ле-Бен, а затем и к границе. Возбужденный Стивен без умолку тараторил по-английски, и вся семья тряслась от ужаса, что их задержат. На границе швейцарские пограничники потребовали пошлину на ввоз велосипеда, но у Джойсов уже не было ни единого лишнего франка, и велосипед пришлось оставить. В десять вечера они прибыли в Женеву и провели ночь в гостинице.
Затем была Лозанна, где они впервые распаковали чемоданы в «Отель де ла Пэ». Нора ахнула: все было в зеленых чернилах, Джойс неплотно закрутил флакон. Но по крайней мере наконец удалось надеть пижаму и халат, лечь в постель и не слушать ничьих жалоб. Дымить сигаретой и смотреть в потолок. Он вышел только со Стивеном — купить ему марципанов и шоколада, которого в Париже не ели давно. Потом после обеда отправился в лечебницу рядом с Шарворне, договориться насчет Лючии, а к ужину вернулся с помощью Жака Мер-кантона. Утомленный, едва держащийся на ногах, Джойс ничего не рассказал и не захотел ничего обсуждать, он не строил никаких планов на будущее и жил как будто по инерции. Чуть оживился он на встрече с Эдмоном Жалу, хотя говорили они всего несколько минут. И еще Меркантон принес и прочитал ему рецензию на «Поминки…» из итальянской католической газеты «Оссерваторе Романо». Совершенно неожиданно рецензия оказалась более чем благожелательной — «книга духовна… в ней отражен реалистический дух девятнадцатого столетия». Джойс был очень доволен.
В середине декабря они перебрались в Цюрих. Восьмичасовой поезд привез их на главный вокзал, Руджеро и Гьедоны встречали Джойса, который сказал, что в неоплатном долгу перед ними всеми. Поужинав в вокзальном ресторане, они отвезли Джойсов в пансион «Дельфин», где они пока разместились в двух комнатах, чтобы потом найти квартиру. Джойс вернулся в город, куда тридцать шесть лет назад они с Норой, молодые и энергичные, приехали, чтобы начать жизнь заново, где они спасались от Первой мировой войны, где он впервые осознал силу, которой наделен. Больным и разрушенным, состарившимся и истраченным вернулся он туда, где всё напоминало о блистательном прошлом. Несколько дней он оставался в номере и писал письмо на немецком в самых изысканных оборотах мэру Цюриха, благодаря за поддержку «первого гражданина этого города».
