Лия Лозинская - Во главе двух академий
Однако вернемся к нашей путешественнице. Ей сразу же суждено было быть наказанной за кичливость. Выходя из театра, Дашкова и Гамильтон попали в толпу, теснившуюся у входа. Солдаты разгоняли любопытных «ударами направо и налево». Пришлось назваться, последовали извинения, часовой провел их к карете. Дашкова выражает сожаление по поводу того, что подействовало слово «la princesse», т.е. ее княжеский титул, а не «уважение к ее полу», – в подобных рассуждениях она большая демократка.
Из Лиона Дашкова едет в Швейцарию.
На другой же день после своего прибытия в Женеву она посылает к Вольтеру спросить, может ли он принять ее. Фернейский патриарх отвечает, что будет счастлив.
Первая встреча с прославленным вольнодумцем разочаровывает Дашкову. Вольтеру 76 лет. Он стоит напротив своей гостьи на коленях в кресле, повернутом спинкой в ее сторону (он болен, ему тяжело сидеть), и не скупится на комплименты, театральные жесты и льстивые слова. «Пресловутая французская вежливость но исходит из сердца», – записывает Дашкова. Кроме Вольтера, племянницы его мадам Дени («она была довольно тяжеловесна умом для племянницы столь великого гения»), Дашковой и ее спутников, за ужином присутствуют два крупных парижских торговца. Дашкова узнает в них оригиналы двух портретов, которые она видела в гостиной мадам Дени. Дядя и племянница стараются им угодить. «Все это – помешало мне так испытывать удовольствие и так удивляться, как я того ожидала...»
При прощании Вольтер спрашивает Дашкову, увидит ли он ее еще. Она просит разрешения навещать его и беседовать с ним вдвоем.
«В эти часы он был совершенно другим, и в его кабинете или в саду я находила того Вольтера, которого рисовало мне мое воображение при чтении его книг».
Дашкова беседует с проницательнейшим мыслителем Европы, катается по Женевскому озеру, прикрепив к корме судна русский флаг, распевает русские песни и обучает им своих швейцарских друзей.
Екатерина Романовна прощается с Женевой, а вдогонку ей летит изысканнейшее письмо Вольтера, полное преувеличений и чуть ироничных восторгов, – стиль, отточенный великим льстецом и насмешником в переписке с коронованными корреспондентами.
«Княгиня, старик, которого Вы помолодили, благодарит и оплакивает Вас... Счастливы те, которые провожают Вас в Спа! Несчастные мы, которых Вы покидаете... на берегах Женевского озера! Альпийские горы долго будут греметь эхом Вашего имени – имени, которое навсегда остается в моем сердце, полном удивления и почтения к Вам.
Старый инвалид Фернея»13.
В письме Вольтер называет Дашкову «достойным другом Томирисы». Полулегендарная массагетская царица Томирис считалась победительницей властелина Востока Кира (в VI в. до н.э.). Надо ли говорить, кого называл Вольтер этим именем в годы победоносных войн России?!
Известно и письмо Вольтера Екатерине II, где он описывает свою встречу с русской гостьей.
«Прежде всего должен Вас уведомить, что я имел честь видеть у себя в пустыне княгиню Дашкову. Лишь только вошла она в залу, тотчас узнала Ваш портрет, по атласу вытканный и гирляндами вокруг украшенный. Изображение Ваше, конечно, имеет особенную силу, потому что я видел, что, когда княгиня смотрела на это изображение, то глаза ее оросились слезами. Она говорила мне четыре часа сряду о Вашем императорском величестве, и мне время показалось не более как четырьмя минутами»14.
В «Записках» Дашковой ничего нет об этом вышитом портрете.
Из Швейцарии на двух больших лодках путешественники спускаются по Рейну. Они останавливаются, когда им хочется осмотреть какие-нибудь достопримечательности. Карлсруэ с его прекрасным парком... Дюссельдорф-Дашкова посещает здесь картинную галерею и поражает своей эрудицией директора: ведь полотно в полумраке ниши, – работа кисти Рафаэля!
В картинной галерее Дрездена проводит она несколько дней.
Но Дашкову давно уже тянет домой, и, ненадолго задержавшись в Берлине, она спешит в Петербург.
Первое десятилетие царствования Екатерины на исходе.
Уже правительственные войска «не единожды принуждены были употребить против них оружие и даже до пушек», – говорит Екатерина о крестьянах, которые находятся в «явном возмущении». Уже переполнены восставшими казаками оренбургские тюрьмы. И уже бежал из моздокской тюрьмы через иргизские раскольничьи поселения на реку Яик Емельян Иванович Пугачев.
За первое десятилетие «века Екатерины» Западную Европу облетела легенда о «гуманной и просвещенной государыне», «философе на троне». Еще бы не философ! Ведь пресловутый «Наказ», написанный Екатериной в назидание собравшейся в Москве Комиссии для составления нового Уложения, был, как известно, откровенной компиляцией из различных произведений философов-просветителей. Екатерина сама заявляла, что порядочно обобрала Беккариа, Гельвеция и Монтескье, а ей принадлежат лишь небольшие вставки, которые «не составляют двух или трех листов»15.
Большую часть времени после своего возвращения из путишествия Дашкова живет вдали от двора – в своем имении Троицком.
Путь из Троицкого (за Серпуховом) до Москвы был по тем временам немалый, но княгиня педантично проделывала его каждые две недели – возила детей к бабушке.
Во время одного из таких наездов в Москву Екатерина Романовна знакомится с Потемкиным, в ту пору генерал-адъютантом и уже, по отзывам иностранных послов, «самым влиятельным лицом в России». (Академик Тарле называл Потемкина единственным человеком, который имел влияние на Екатерину II.16).
В «Записках» нет характеристики Потемкина, но Дашкова не в силах сдержать ликование по поводу того, что Григорий Орлов «теряет свои прерогативы», «Горизонт моей жизни прояснялся...» – пишет она.
С победой над Турцией Дашкова поздравила государыню письмом и подарком, милостиво принятым. Это была картина Анжелики Кауфман, изображавшая прекрасную гречанку, – сюжет, уместный в данном случае. Творчество Кауфман в России еще известно не было, но интерес к художнице подогревался слухами о романтических перипетиях ее жизни. Якобы какой-то отвергнутый поклонник-лорд способствовал браку Анжелики с неким шведским графом, оказавшимся (это выяснилось, естественно, уже после свадьбы) вовсе не графом, а камердинером мстительного лорда. Брак был расторгнут. Но Англия, где Кауфман только что избрали в Академию художеств, так ей его и не простила.
