Владимир Архангельский - Ногин
Витте предложил им удалить мастеров-взяточников, выдавать компенсацию за вынужденный прогул и строго определить часы, когда рабочий может попасть на прием к директору.
Отдельным пунктом была оговорена отмена «бани». Такая «баня» считалась узаконенной разновидностью штрафа. Не выходил, к примеру, ткач на объявленную работу в воскресенье, так его лишали права работать в понедельник и ничего за этот день не платили.
Конечно, фабриканты очень скоро забыли о своей расписке. К. Я. Паль показал себя молодцом с первой минуты: он отказался поставить свою подпись под этой распиской. А с ним и Воронин с Резвого острова. Правда, воронинской фабрике подпустили красного петуха. Паль же простоял тогда одиннадцать дней, забастовку прикрыл раньше других и держится до сих пор. Голова! Одним словом, «коммерции советник»!
И в последнее время нет ему удержу! Подговорил столичных фабрикантов, они и подали петицию— рассмотреть вопрос о нормировании рабочего дня на торгово-промышленном съезде в Нижнем Новгороде. И правительство пошло навстречу: рабочий день сократило на полчаса. Зато отменило почти все традиционные праздники: Николу вешнего, и ильин день, и успенье, и воздвиженье. Палю оставило лишь один день — Смоленской богоматери, поскольку фабрика его расположена на тракте в селе Смоленском.
И все бы хорошо, да снова зашевелились в его районе рабочие. Филеры доносили: в трактире «Бережки»— на Шлиссельбургском тракте — Артемий Ломашев созвал на днях своих дружков и сказал:
— Надо собирать деньги нуждающимся студентам.
А ведь это уловка для простаков! Собрали одиннадцать с полтиной, и пошли эти деньги на подпольную литературу. Ее обещал достать помощник присяжного поверенного Михаил Смирнов, который квартирует на тракте в доме № 33. А уж коли замешались интеллигенты, добра не жди!
Через день снова собрались дружки за парой чаю. И сверх известной компании пришел с Торнтона Сергей Орлов. Промеж себя хвалились, что достали литературу в «громадном количестве» и решили ее распространить: у Торнтона — Орлов, у Максвеля и Паля — Шматов, на Александровском заводе — Ломашев и Петров.
Поочередно ходили брать литературу у Ломашева. Пирамидов велел перехватить. Взяли: «Листок работника» № 5 и 6 (16 экз.), «Работник» (150 экз.), «Мартовская революция 1848 года» (2 экз.) и 140 воззваний к рабочим Александровского завода, отпечатанных на мимеографе.
Ломашева продержали три дня в кутузке — для острастки. Да он не отстанет от дела: дали понять ему, что виновным не признан: кто-то, мол, случайно положил, когда он был на работе.
— С этого Ломашева глаз не сводить! — приказал полковник. — О всех его связях подробно доносить мне раз в месяц. Надо искать организацию, которая его вдохновляет.
И пока Ломашев был на свободе, Пирамидов подрубил корень под Ефимом Прокофьевым: этот ткач развернул действия за Невской заставой от имени «Союза борьбы».
Он приискал квартиру в Шлиссельбургском участке, на Мариинской, № 11, и поселил там свою подружку Юлию Щелчкову. У нее квартировали Иван Архипов, Тимофей Трифонов и Нил Бугорков.
К ним привел Прокофьев студента Сергея Андропова. О нем сообщал филер: «Шатен, выше среднего роста, около 23 лет, худощав, с небольшими усиками и крупным носом на продолговатом лице. Черное осеннее пальто, шапка барашковая».
Андропов стал заниматься группой Прокофьева. Но заметил слежку и предложил найти для сходок более укромное место. Прокофьев немедленно переселил с» оих дружков в Безыменный переулок, в дом № 18. Там они и выпустили прокламацию к рабочим Паля и Максвеля.
Полковник не успел перехватить эту крамольную листовку. Но узнал о ней от мастера, который отобрал ее у одного прядильщика в нужнике.
— У кого взял? — спросил мастер.
— Валялась под машиной. Гляжу — бумага, я ее и поднял. Для нужды, конечно, — схитрил прядильщик.
Когда же Пирамидов получил сообщение, что Юлия Щелчкова определилась кухаркой к Михаилу Смирнову, а сестра Сергея Андропова замужем за этим интеллигентом, Прокофьев, Архипов, Трифонов и Бугорков были ночью отправлены на Шпалерную.
Андропов подыскал для Смирнова новую квартиру, и теперь они жили на Николаевской улице, в доме № 70.
«Ну и сидите там, голубчики! — усмехнулся Пирамидов, прочитав новое донесение. — Не укроетесь, я вас выведу на чистую воду! Но вот что это за птица Ольга Аполлоновна, которая снабжает нелегальщиной рабочих Паля? И кто этот «брюнет золотистого цвета», который получает от нее преступную литературу? В этом надо разобраться!»
И хотя полковник был большим мастером сыска, разбираться ему пришлось долго, почти до Нового года…
«Золотистым брюнетом» был Виктор Ногин. Густая и вьющаяся шевелюра, высокий рост и даже костюм — в свободные часы он носил теперь стоячие воротнички — делали его заметным.
Но — всегда сдержанный, точный, молчаливый и аккуратный — он не сразу попал на глаза филерам. Да и арест Ефима Прокофьева и весьма досадное происшествие с Артемием Ломашевым насторожили его еще больше.
Он не дождался студента Шкляревича: был слух, что тот провалился на явке и сидит в Крестах, на Выборгской стороне. И с Ольгой Аполлоновной познакомил его Артемий, когда вернулся из кутузки.
Приятно удивила Виктора эта встреча. Ольга Звездочетова — в веснушках на овальном лице, в очках— оказалась той самой молодой языкастой девицей, которую он нечаянно задел корзиной, торопясь на конку в первый день приезда в Питер.
Они весело вспомнили об этом маленьком приключении, посмеялись, что мир так тесен, и скоро стали друзьями.
Ольга слышала однажды, как Виктор толковал Ломашеву и его товарищам книгу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».
— Вот наш манифест! Ясно сказано в нем, куда и как идти рабочему классу. Первая наша задача: раскачать абсолютизм, навалиться на него всем миром и — в пропасть его, в пропасть! А задача вторая— крепко взяться за руки и прямой дорогой открытой политической борьбы двигаться вперед, к победоносной коммунистической революции! Дух захватывает от такой цели!
— Я вам верю, Ногин, очень верю! — сказала в тот вечер Ольга.
Часто их видели вместе, и со стороны казалась эта пара занятной: маленькая пухлая Ольга, вся огонь, энергия, порыв, и высоченный Виктор, воплощение мудрого спокойствия и как будто бесстрастия.
Друзья шутили:
— Доходишься ты, Виктор, с этой учительницей! Придется играть свадьбу на тракте!
И эта невинная шутка вгоняла его в краску. С женским полом, да еще когда к нему приближались девицы явно «с намерением», он робел, как гимназист, которого за провинность схватили за руку.
