Святослав Рыбас - Генерал Кутепов
Двадцать четвертого февраля газеты успокоили население, что хлеб есть, что запасы муки достаточны, а военное ведомство даже выделило из своих запасов для нужд горожан. И что же?
Нет, здесь дело было не в хлебе.
Двадцать четвертого февраля на заседании Государственной Думы депутат Чхеидзе бросает с трибуны:
"Господа! Как можно продовольственный вопрос в смысле черного хлеба ставить на рельсы?.. Единственный исход — борьба, которая нас привела бы к упразднению этого правительства! Единственное, что остается в наших силах дать улице здоровое русло!"
Вот так, господа думцы. Позовем улицу, да направим ее туда, куда нам надобно, в здоровое, а не в какое-нибудь дикое русло.
А в это время большевики решают использовать народное движение в своем русле — всеобщей забастовки. Для них это вполне здорово.
В итоге хлеб появился, а беспорядки усилились. За два дня, двадцать третьего и двадцать четвертого февраля было избито 28 полицейских.
Дума продолжала обличать правительство, желая произвести в нем изменения.
Улица уже двинулась. Двадцать пятого февраля демонстрации захватили Невский проспект и всю центральную часть города. К Знаменной площади перед Николаевским вокзалом непрерывно шли люди, там не прекращался ни на минуту митинг. На пьедестал памятника Александру III взбирались один за другим ораторы и обличали, обличали, обличали. Главным призывом было: "Долой войну!" На площади было множество солдат. Полицейский пристав Крылов попытался вырвать у митингующего красный флаг и был убит револьверным выстрелом из толпы.
Это была толпа, азартная и трусливая. Ее еще можно было остановить решительным поступком. Например, на Трубочном заводе поручик Госсе застрелил агитатора, который грозил ему кулаком, и тотчас толпу как ветром сдуло, только остались на земле флаги, плакаты и бездыханный труп.
Солженицын прямо утверждает, что правительство не осмеливалось применить решительные меры, боясь "общественного мнения"; оно было парализовано страхом перед левой печатью, которая могла бы его обвинить в повторении Девятого января.
Тут-то и стали расти огромные язвы катастрофы, захватывая все новых и новых людей огнем вседозволенности и вражды ко всему упорядоченному, государственному, петербургскому, чуждому.
Поздно вечером собирается на заседание правительство и обсуждает… нет, не уличные беспорядки, а отношения с Думой. Думские говоруны, пугавшие министров обвинениями в "измене", кажутся самыми грозными в этот час. Решают: объявить на несколько недель перерыв в заседаниях Думы. Выходило, с этой стороны защитились. Это и не роспуск Думы, за что можно быть припечатанным разными ужасными словами вроде "презренного политиканства", "провокаторов", "умственного убожества носителей своеволия", а вместе с тем заткнули рты.
Двадцать пятого февраля Николай II наконец получил сообщение о тревожном положении в Петрограде. Он не колебался и телеграммой приказал Хабалову: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии".
В Совете министров паралич воли у некоторых из них достиг в эту пору замечательного уровня, они спрашивали себя: неужели беспорядки так велики, чтобы требовать энергичных мер?
И это говорилось тогда, когда уже убивали на улицах.
Но все-таки повеление государя надо исполнять, да и впрямь ведь убивают приставов и постреливают по казакам, — надо принимать меры.
А кому эти меры исполнять? Где этот решительный, который примет на себя тяжкий грех братоубийства и который спасет город (пока еще только один город!) от большего кровопролития?
Такого человека в столице не оказалось!
Были министры, великие князья, генералы, полковники. Их было много. Но не оказалось единственного.
В это время в Петроград приезжает в трехнедельный отпуск полковник Кутепов. На фронте царило спокойствие: врывались глубже в землю, легко перестреливались с противником. Сейчас можно было отъехать, не стыдно.
Он остановился у сестер на Васильевском острове, и все они были рады встрече, ощутив в смутное время, как хорошо встречать родных. Сестры рассказали ему о тревожных событиях, да он и сам уже кое-что успел увидеть: солдат в караульной амуниции с винтовками, толпы, нервное настроение улиц.
Полковник сразу пошел в родные преображенские казармы на Миллионную улицу и там тоже был поражен. За завтраком офицеры, капитан Приклонский и поручик Макшеев, прямо ругали правительство, говорили, что теперь надо дать Думе больше прав и создать новое правительство, ответственное перед ней. Кутепов не выдержал и прямо заявил, что во время войны каждый русский человек, особенно офицер, обязан укреплять правительство, а никак не критиковать его.
Начали спорить. Кутепову помогал полковник Павленко, совсем, правда, квелый, больной, так что больше говорил сам Кутепов.
Его нельзя было переспорить. Он разложил все по полочкам: нельзя действовать так, как действуют запасные полки, выведенные для охраны порядка на улицы. Что это за заставы, которые должны запереть отдельные районы от прохода посторонней публики и которые всех пропускают? Неисполнение приказа роняет авторитет офицеров, разбалтывает дисциплину солдат, толпа приучается не выполнять распоряжений начальства. Надо выбрать одно из двух: либо твердо стоять и применять оружие, либо убрать войска до крайнего случая.
И ни одного слова в защиту прав народа и депутатов Думы.
Все почувствовали: с этим лучше не связываться, опасно.
Завтрак кончился. Дальше события разворачивались, как ураган.
На следующий день рано утром Кутепова вызвали к телефону. Он еще был в постели, разговаривала сестра. Звонил поручик Макшеев, просил Александра Павловича спешно приехать на Миллионную.
Значит, что-то случилось. Кутепов, предчувствуя недоброе, быстро оделся, взял извозчика и помчался к старым Преображенским казармам. Там поручик Макшеев торопливо объяснил, что в казармах Гвардейской конной артиллерии возбунтовалась учебная команда Лейб-гвардии Волынского запасного полка и что волынцы ворвались в казармы Преображенской нестроевой роты и заставили ее к себе присоединиться. К тому же закололи заведующего полковой швальней полковника Богданова, он хотел выгнать волынцев со двора.
Кутепов понял: беда! Надо действовать. Где командир Преображенского запасного батальона полковник князь Аргутинский-Долгоруков?
Ответили: вызван к Хабалову.
Но почему здесь несколько офицеров из новых казарм, что на Кирочной?
Кутепов распорядился штабс-капитану Эллиоту-старшему и остальным отправиться туда.
