Юрий Безелянский - Улыбка Джоконды: Книга о художниках
Откроем роман Лиона Фейхтвангера: «Дон Франсиско де Гойя радовался, что герцогиня Альба пригласила в числе избранных и его; он радовался тому уважению, которое ему оказывали. Очень долог был путь сюда, во дворец герцогов Альба, от крестьянского дома в Фуэндотодосе; но вот он здесь, он, малыш Франчо, а ныне придворный живописец, pintor de camara, и еще неизвестно, кто кому оказывает честь, когда он пишет портреты знатных дам и господ».
Какой увидел Франсиско Гойя знаменитую красавицу?
«Обомлев, не находя слов, стоял он в дверях и, не отрывая глаз, смотрел на герцогиню Альба. Серебристо-серое платье было покрыто черным кружевом. Продолговатое смуглое, без румян лицо, обрамленное густыми черными кудрями, с воткнутым в них высоким гребнем, мерцало теплой матовой бледностью; из-под широких складок юбки выглядывали маленькие изящные ножки в остроносых туфлях. У нее на коленях сидела до смешного крохотная белая пушистая собачка; Каэтана гладила ее левой, затянутой в перчатку рукой. А правая, обнаженная, узкая, пухлая, еще почти детская рука покоилась на спинке кресла; в заостренных, слегка растопыренных пальчиках герцогиня Альба небрежно держала драгоценный веер, почти закрытый и опущенный вниз…»
Гойя был ошеломлен. «У него дрожали колени. Каждый ее волосок, каждая пора на ее коже, густые высокие брови, полуобнаженная грудь под черным кружевом – все возбуждало в нем безумную страсть».
Гойя испытывал страсть, а она… «Она смотрела на него, матово светящееся лицо было равнодушно, но темные с металлическим блеском глаза глядели на него в упор».
Можно верить воображению Фейхтвангера: так оно, наверное, и было. Любовь Франсиско Гойи к герцогине Альба оказалась долгой, мучительной и извилистой. Лишь летом 1795 года надменная аристократка Каэтана Альба снизошла до 49-летнего художника, оказав ему, выражаясь галантным языком, «последнюю любезность». Гойя был в восторге от ее милости и признался своему другу: «Теперь я наконец знаю, что значит жить».
Затем последовала таинственная смерть мужа герцогини и скандальный подарок вдовы. Каэтана Альба подарила убийце мужа доктору Хоакину Пералю самую драгоценную картину из своей коллекции: «Святое семейство» – Мадонну Рафаэля. Немедленно последовал королевский гнев.
И снова обратимся к Фейхтвангеру: «Гойя был потрясен. Каэтану высылают! Каэтану изгоняют из Мадрида! Это событие перевернет всю его жизнь. Она, несомненно, ждет, что он поедет за ней в изгнание. Очень заманчива перспектива пожить с Каэтаной в одном из ее поместий, вдали от суеты двора, вдали от суеты Мадрида, вдали от любопытных глаз. Но он – придворный живописец, президент Академии, и если он может отлучиться из Мадрида, то лишь на самый короткий срок. Он был в смятении. И к его растерянности, к предвкушению счастья, к чувству долга примешивалась тайная гордость, что в конечном счете именно он вошел в ее жизнь, в жизнь этой высокомерной аристократки».
Франсиско Гойя поехал вместе с герцогиней в ее поместье в Андалузии, где ему было позволено рисовать любимую женщину. Художник обрел красивую модель, но отнюдь не постоянную любовь. Возможно, для герцогини Альба Франсиско Гойя был скорее личным художником, чем кортехо – общепризнанным любовником. И в конечном итоге аристократка сменила художника на генерала дона Антонио Корнеля. А в 1802 году прекрасная, надменная и все же ветреная герцогиня скоропостижно скончалась.
Но Гойю ждал и еще один удар – возможно, менее чувствительный: спустя 10 лет умерла и жена Хосефа. Однако престарелый художник не остался один; на его горизонте появилась очередная молодая очаровательница – Леокадия де Вейс, которая подарила 68-летнему (!) мэтру дочку Розариту. Гойя обожал Розариту, но и она не спасла его от чудовищных видений и кошмаров. Почти все время (а это уже было в Бордо) художник пребывал в депрессии. Он все более становился мизантропом.
Глядя на трагические гротески Франсиско Гойи, Шарль Бодлер (надо сказать, тоже весьма нерадостный поэт) писал:
Гойя – дьявольский шабаш, где мерзкие хари
чей-то выкидыш варят, блудят старики,
молодятся старухи, и в пьяном угаре
голой девочке бес надевает чулки.
По Гойе, мир сошел с ума. Гойя – это Босх девятнадцатого века. В двадцатом у него нашлось много последователей.
Изысканные одалиски (Доминик Энгр)
Теофиль Готье писал: «Первое имя, которое приходит на память, когда сталкиваешься с французской школой живописи, – это имя Энгра. Все обзоры Салонов, каковы бы ни были взгляды критики, неизменно начинаются с него. И на самом деле, невозможно не вознести Энгра на самую вершину искусства, не усадить его на тот золотой трон со ступенями из слоновой кости, на котором восседают носители величайшей славы, близкие к бессмертию…»
А завершает Готье свою статью о художнике так: «Величайшая заслуга господина Энгра заключается в том, что он подхватил в свои руки факел, перешедший от античности к Возрождению, и не позволил его погасить, хотя множество уст дуло на огонь, правда, надо сказать, с самыми лучшими намерениями».
Теофиль Готье возносил Энгра, а другой критик, Теофиль Сильвестр, низвергал его: «Господин Энгр достиг наконец командных высот благодаря ссорам и примирениям, заявлениям об отставке, сначала поданным, а потом взятым обратно, слезам, проповедям, посольствам, высоким протекциям и испытанным дружеским связям…»
Это все к тому, что Энгр стал и академиком, и сенатором. О картинах Энгра все тот же Сильвестр пишет: «Античные женщины господина Энгра чувствуют себя неловко в туниках, современные женщины – в своих корсажах, а его обнаженным женщинам неловко оттого, что они голые».
И вывод: «Это китайский художник, заблудившийся в середине XIX века на развалинах Афин».
Хлестко и почти убийственно. Вот таким был Жан-Огюст Доминик Энгр, вызывавший у одних восторг, у других ненависть. Страсти современников давно утихли, и в начале XX века был даже лозунг «Назад, к Энгру». Дань мастерству Энгра отдавали многие знаменитые художники позднего времени. «Этот Доминик был чертовски силен…» – часто говаривал Сезанн. «Все, что я мог сказать об Энгре, я сказал моей живописью», – признался однажды Пикассо.
Жан-Огюст Доминик Энгр родился 29 августа 1780 года на юге Франции, в Монтобане, в Гаскони. Его отец был живописцем и скульптором, и это определило судьбу сына. В 11 лет Доминика отдали в Академию живописи, скульптуры и архитектуры в Тулузе. В 17 лет он приезжает в Париж и поступает в мастерскую Давида. Ну а дальше самостоятельная работа. Признание и отторжение. Критика и слава. Франция и Италия. Триумфальное возвращение на родину. И смерть в возрасте 86 лет, последовавшая 14 января 1867 года.
