Анна Федорец - Савва Морозов
Савва Тимофеевич менял личины таким образом, чтобы они точно соответствовали окружавшей его обстановке. Крупный литератор Марк Александрович Алданов писал: Морозов «позавтракал в одной из столовых с главными служащими… Он все время чувствовал… точно играет, почти так же похоже, как Станиславский играл доктора Штокмана или Москвин царя Федора Иоанновича… Морозов… вспомнил, что по делу надо побывать у очень высокопоставленного лица… С ним, как, впрочем, и со многими высокопоставленными людьми, Морозов говорил опять по другому: старым, делано-купеческим языком, с обилием «слово-ериков», — ни один богатый купец в Москве давно так не говорил». Таким же «купецким» языком Савва Тимофеевич нередко говорил с новыми знакомыми, а также с теми, кому не слишком доверял; при этом он мог вполне успешно притворяться человеком простым и необразованным. Известный прозаик и публицист Александр Валентинович Амфитеатров отмечал: «Пред людьми, которых он не совсем раскусил и потому не очень-то им верил, Савва любил прикидываться простачком и иногда шутовал в этом направлении столь искусно, что совсем одурачивал актерскими шалостями своими даже и весьма неглупых, и не лишенных житейского опыта, людей».[72] По словам журналиста Н. О. Рокшанина, спектр образов, примеряемых на себя Морозовым, был чрезвычайно широк: «то «рубаха-парень», способный даже на шалость, то осторожный, деловитый коммерсант-политик «себе на уме», который линию свою твердо знает и из нормы не выйдет — ни Боже мой!».
Этот человек — мастер масок. Он придумывал их необыкновенно быстро, с поразительной силой интуиции, скоро менял и всякий раз расставался с очередной маской без сожалений. Ни к одной из своих масок он не прирос. А за масками оставалась хорошо промороженная тьма, в которой изредка появлялись костерки, гуляли редкие пятна света и еще того более редкие сгустки тепла. Показать такое даже очень близким людям чрезвычайно трудно. Может быть, и хорошо, что Морозов за своими многочисленными масками так и остался неузнанным. Кое-что проницательные люди умели заметить. Однако сумма личности его осталась неразгаданной.
Те, кто писали о Морозове, рассказывали главным образом о его деятельности — революционной, меценатской, предпринимательской. Деятельность его — да, на свету. А сам он до сих пор не вышел из тени.
Характеризуя С. Т. Морозова, его современники в один голос утверждали: это был человек большого ума. Человек удивительно тонкий, думающий, по словам князя С. А. Щербатова, — «умнейший из купцов». И к тому же — блестяще образованный. Щербатов писал: «Грубый по внешности, приземистый, коренастый, с лицом типичного калмыка, Морозов поражал меня блеском ума и богатством заложенных в нем возможностей. Наизусть он цитировал целые страницы поэтов, обожал театр и щедрой рукой сыпал деньги на устройство нового первоклассного Художественного театра, которым славилась Москва». Энциклопедические познания Морозова отмечал и Горький: «Меня поразила широта интересов этого человека, и я очень позавидовал обилию его знаний». Исчерпывающую характеристику Морозова дал публицист А. В. Амфитеатров: «Он был из числа самых интересных людей, которых я знавал на своем веку: огромный ум, сильный характер, глубокая натура».[73]
Морозов был из тех людей, которые жадны до новой информации. Пожалуй, приобретение этой информации, этих знаний доставляло ему гораздо большее удовольствие, нежели обладание солидными материальными ценностями. Купец и общественный деятель П. А. Бурышкин писал: «Савва Тимофеевич был человек разносторонний и многим интересовался».[74] Актер Московского Художественного театра Л. М. Леонидов характеризовал купца всего тремя ключевыми словами: «Ищущий, пытливый, спрашивающий».[75] Полученного в молодые годы образования Морозову было мало. Он постоянно занимался самообразованием, следил за новейшими изысканиями ученых, жадно глотал специальную литературу. Максим Горький в очерке «Савва Морозов» вспоминал: «Он увлеченно познакомил меня с теорией диссоциации материи, от него я впервые услыхал об опытах Лe-Бона, Резерфорда, о интрамолекулярной энергии — всё это тогда было новинкой не для меня одного».
Интересы Морозова были весьма широки — ведь широк был и диапазон дел, за которые он брался. Так, химик, известный прозаик и публицист М. А. Алданов писал: «Об архитектуре и мебели он немало прочел или просмотрел, когда строил свой дом». Точно так же, по книгам и разговорам со знающими людьми, Морозов знакомился с другими волнующими его темами. Наряду с естественно-научными дисциплинами Савву Тимофеевича живо интересовала художественная словесность. Морозов с упоением читал прозу, поэзию, публицистику, любил рассуждать о прочитанном. «Он внимательно следил за литературой и не смотрел на книгу как на источник тем для «умного разговора». Его суждения о литературе не отличались оригинальностью, но в них всегда было что-то верное».[76] Максим Горький приводит рассуждения Морозова о творчестве Александра Сергеевича Пушкина: «Пушкин — мировой гений, я не знаю поэта, равного ему по широте и разнообразию творчества. Он, точно волшебник, сразу сделал русскую литературу европейской, воздвиг ее, как сказочный дворец. Достоевский, Толстой — чисто русские гении и едва ли когда-нибудь будут поняты за пределами России. Они утверждают мнение Европы о своеобразии русской «души», — дорого стоит нам и еще дороже будет стоить это «своеобразие»! Знай Европа гений Пушкина, мы показались бы ей не такими мечтателями и дикарями, как она привыкла видеть нас».
Морозов обладал не только обширными познаниями в самых разных областях, но и хорошо развитым эстетическим вкусом. Константин Сергеевич Станиславский, один из основателей Московского Художественного театра, писал, что Морозов был «в душе артистом», и добавлял: он «выказал много вкуса и понимания в области литературы и художественного творчества актеров». А другой основатель театра, В. И. Немирович-Данченко, хотя и поссорился с Морозовым из-за разницы в художественных предпочтениях, констатировал: он «…знал вкус и цену «простоте», которая дороже роскоши». Художественное чутье Саввы Тимофеевича проявилось при отделке помещений театра в Камергерском переулке, которой руководил сам купец: «В отделке театра не было допущено ни одного яркого или золотого пятна, чтобы без нужды не утомлять глаз зрителей и приберечь эффект ярких красок исключительно для декораций и обстановки сцены». Это подтверждает в воспоминаниях А. Н. Серебров: «Он красил с увлечением. Опустив правило, отступал назад и, наклонив голову набок, прищурившись, любовался своей работой, как художник удачным мазком на картине… Закончив свою линию, Морозов вытер об халат грязные руки и внимательно оглядел потолок.
