Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.
Явление 1-е.
Попов (задумываясь). А больше всех мне нравится из древних философов Эпикур! Поразительная ясность в рассуждениях! Гассенди, Гоббс и всякая такая штука – уже не то. У Эпикура – все: атомы, движение и… и всякая такая штука… (Стук в дверь). Кто там?
Нет, знаете, тут пока не интересно. Перейдем сразу к явлению 3-му. В той же квартире, но народу побольше, и всё как-то поживее.
Гордеич. Ну-с, рассаживаемся и пустимся в дальнее плавание.
Инацкий. Девочки есть, водка есть, компания отличная. Чего еще!
Кривцов. На квартире лучше, чем в трактире (потирая руки, смотрит на стол с бутылками и закусками).
Савченко. Ох, где я очутился: кацапня кругом, аж жутко!
Абрамович. А я, а я!
(Все смеются. Ира уходит за самоваром).
Савченко. Жаль, понимаете, что русское студенчество так относится к украинской нации.
Кривцов. Какая там украинская! Малороссия – и крышка!
Инацкий. Э… Так нельзя, Кривцов. У тебя эти чувства не развиты, и тебе не следовало бы говорить на политические темы. Политика – дело тонкое, тут надо быть философом, как Попов (К Попову). Только поменьше этих Платонов и Спиноз (смеется, не давая Попову возразить). У тебя же, Кривцов, есть городовые, жандармы, ты обеспечен. Зачем тебе политика?
Савченко. Когда это вы начали тыкаться? Еще ведь и не пили!
Абрамович. Ну ладно, господа…
Инацкий. Только не господа.
Кривцов. Коллеги!
Инацкий. И не коллеги.
Абрамович. Товарищи!
Гордеич. Ты, Абрашка, сядь, я сейчас тост произнесу…
Абрамович. Я только как правовед хотел сказать, что не из чего пить, нету ни бокалов, ни чайных стаканов.
(Все смеются. Надя, спохватившись, уходит за посудой).
Гордеич. Может, это и глупая привычка произносить тосты, но она мне нравится. Я предлагаю выпить за то, что будет твориться в нашем государстве лет через пятнадцать-двадцать. Будет страшная война, и начнется революция. Наперед предсказываю, что Кривцов тогда удерет за границу, Инацкого повесят еще до революции, Попов будет незаметным человеком в одном из многочисленных городков нашей империи, Савченко будет жить где-нибудь в Сорочинцах, что станет с Абрамовичем, я не знаю, наверно, будет служить в банке, а вы, коллеги (обращается к женщинам), повыходите замуж за разных там людей…
Кривцов. Революции у нас скоро не будет.
Гордеич. Потому что жандармов много?
(Все смеются)
Савченко. Будэ!
Инацкий. Будет, конечно! Обидно только, что меня до этого повесят.
Попов. Будет ваша революция или не будет, а человек как был мыслящим тростником, так и останется, и ничего вы с этим не поделаете.
Надя. А все же страшно, когда читаешь о Французской революции.
Кривцов. Вот! Есть пример уже, и революции делать не будут.
Абрамович. Обязательно будут. Сейчас идет период накопления потенциальной энергии в странах Европы, а потом ей необходимо будет превратиться в кинетическую, что, понятно, выльется в форму войны. Война же обязательно кончится революцией, особенно у нас в России.
Кривцов. Так уж и обязательно! Революция – это…
Гордеич. Ну брось, Кривцов. Поживешь, поживешь еще заграницей. Только, брат, побольше золота копи, а то мы будем жить тогда на бумажные деньги…
Там была еще романтическая линия. Надя была влюблена в Инацкого, и очень переживала, что его могут повесить, хотя все шло именно к этому. Но к чему пришло на самом деле, мы не знаем, так как, к сожалению, пьесу окончить не удалось, частое поднимание рук вверх плохо способствовало письменной работе. Кроме того, Петр Степанович зачем-то показал наброски пьесы одному своему приятелю, который здорово разбирался в писательстве и даже иногда печатал в газетах статьи на литературные темы. Петр Степанович рассчитывал на поддержку, а приятель гордился тем, что он человек прямой и говорит, что думает. Вот он, по прямоте своей, и врубил Петру Степановичу: нового, оригинального ничего нет, сцены не интересные, безжизненные, построение их страшно старое, так и отдает Чеховым, Потапенком и пр. Совсем отбил охоту писать, Петр Степанович хотел даже сжечь свою рукопись. Но, в конце концов, не сжег, теперь она пылилась где-то на чердаке материнского дома в Змиеве и, возможно, ждала своего часа.
Да дело, в конце концов, не в пьесе. «Ганц Кюхельгартен» тоже не удался Гоголю, зато потом… Петр Степанович не был обескуражен, он всегда ощущал свою необычность и с молодости еще собирался заткнуть за пояс Пушкина или там Наполеона. Петр Степанович точно не знал, из какой области гения он заткнет за пояс, и это для него было не так важно. Важно было, чтобы гремело его имя. Он даже в музыке не прочь был прогреметь, стать выше Рихарда Вагнера, выше Шаляпина, но это скоро отпало. Как мы знаем, Петр Степанович был однажды зарегистрирован в губнаробразе пианистом и кое-что мог сыграть на балалайке и даже на пианино, но, как мы тоже уже рассказывали, репертуар у него был небольшой, во всяком случае, недостаточный, чтобы прославиться на весь мир. Голосом природа его тоже не наделила. Он любил иногда попеть, и пел, случалось, но как-то без успеха. Уже позднее, когда он женился, стоило ему запеть, как слышался из другой комнаты женин голос: «О, завел уже, чертуля!» Согласитесь, что если жена не признавала его талантов в пении, то что сказала бы публика?
И с Карлом Марксом у него не вышло. Он хотел отодвинуть Карла Маркса в архив, но получилось значительно хуже, чем он ожидал. Мы помним, что он еще в отроческие годы заглядывал в «Капитал», пробовал несколько раз его читать и позднее, но стоило дойти до ренты, как дело дальше не двигалось: стоп машина! Он решил обратиться за мнением по делу ренты и вообще прибавочной стоимости к одному авторитету. Так знаете, что тот ответил? Этот авторитет ему ответил так: «Чтобы понимать учение Карла Маркса, надо иметь хорошее общее образование, а вы, батенька, его не имеете». Дело, конечно, не в образовании, после такого ответа Петру Степановичу просто расхотелось иметь дело с Карлом Марксом.
Но все равно, оставалось еще много перспектив: натурфилософия, литература вообще, потом появился парашютизм и еще некоторые другие. В агрономы он как-то случайно попал. Даже друзья его за это критиковали. Помнится, когда они с Иваном Григорьевичем после окончания института собирались ехать к месту работы, состоялся между ними такой разговор.
