Эрнст Ганфштенгль - Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944
В тот день, так как казалось, что заняться больше нечем, я предложил Гитлеру поехать и провести пару часов на ярмарке с аттракционами в луна-парке. Мы посмотрели на разные интермедии и обнаружили, что одним из главных аттракционов является группа боксеров-женщин. Похоже, ему это нравилось, так что мы зашли и понаблюдали за несколькими схватками. Я полагаю, в тот день подобрался своеобразный состав, и женщины в укороченных трусах и рубашках молотили руками воздух вокруг себя и лишь иногда наносили случайные слабые удары. Все это было чистым цирком, но Гитлер смотрел с интересом. Ему удавалось при этом сохранять безучастное выражение лица. Он сделал несколько высокомерных замечаний насчет того, что бокс – вещь очень тонкая, и все здесь подстроено, и вообще не женское это дело. Но нам пришлось остаться до конца этого спектакля. «Ну, это, по крайней мере, лучше, чем эти дуэли на саблях, которые продолжаются в Германии», – заметил Гитлер, но мне было видно, что он изо всех сил сдерживал эмоции. В конце концов, женщины-боксеры – не лучшая форма эстетического наслаждения, и Гитлер всячески старался скрыть, как ему это нравится.
Мы выпили по паре кружек пива и наслаждались закатом солнца с террасы, к которой вела лестница, собирались уже уходить, как вдруг кто-то с фотоаппаратом узнал Гитлера и попытался сфотографировать. До сего дня не знаю, кто это был, потому что нацисты практически вообще не имели организации в Берлине. Им мог оказаться человек, видевший фюрера в Мюнхене. Гитлер пришел в ужас. Он направился к нему и сказал, что тот должен вернуть ему пленку, что он, возможно, не разрешит публиковать свой снимок, сделанный в парке, что он будет разорен, что это вызовет грандиозный скандал и так далее. Выяснение отношений продолжалось примерно час. В конце концов, этот парень, который на самом деле не желал ничего худого, а просто хотел сделать хороший снимок на память, сдался и пообещал, что не будет проявлять пленку, и обещание сдержал, снимок действительно нигде не появлялся. Если бы стало известно, что Гитлер был в Берлине, то это могло иметь серьезные последствия, так как Карл Зеверинг, прусский министр внутренних дел, был злейшим врагом НСДАП и, полагаю, также отдал приказ на арест Гитлера.
Во второй или третий вечер пребывания в Берлине Гитлер взял меня с собой на ужин у Бехштайнов. Они жили в одном из огромных домов отвратительного вида постройки 1870-х годов где-то в центре города. Все там было очень претенциозно на манер берлинской высокой буржуазии, но, к счастью, их дочери Лотты не было, так что я был избавлен от участия в домашнем заговоре фрау Бехштайн. Мы поговорили о политике, о партии и будущем, но наши хозяева стали вести себя неопределенно, когда был поднят вопрос о деньгах. Нет, нет, времена тяжелые, так много долгов, и герр Гитлер должен понимать. Но это не мешало фрау Бехштайн восседать с огромными, как вишни, бриллиантами вокруг шеи и на запястьях, поэтому я намеренно рискнул нарушить правила приличия и предположил, что, если б она смогла заложить их, партия могла бы существовать несколько месяцев. Потом стало известно, что она так и сделала с некоторыми из своих драгоценностей, хотя Гитлер никогда об этом не упоминал. Все, что мы получили, когда покидали дом, была шляпа. Когда мы вошли в гардероб, он не смог отыскать свою, в которой обычно прогуливался. Вместо нее висела очень дорогая серо-желтая мягкая фетровая шляпа. «Это одна из шляп моего мужа, – объяснила фрау Бехштайн, – и он хотел бы, чтобы вы приняли ее как подарок». Гитлер взял ее и тепло отблагодарил хозяйку. Шляпа, по крайней мере, смотрелась лучше, чем прежняя, и не подчеркивала до такой степени бледность его лица.
Эта поездка была во многом безуспешной, и Гитлер был рад возвращению в Мюнхен на следующее утро. Чтобы не заезжать в Саксонию, мы сделали большой крюк и, наконец, провели ночь в «Пост-отеле» напротив вокзала в Байрейте, где Гитлер расписался как писатель. Он был знаком с Зигфридом и Винифред Вагнер, и, я думаю, его им представил Дитрих Экарт, но на этот раз их не было дома, поэтому на следующее утро я предложил поехать и посмотреть фестивальный театр, которого он никогда не видел.
На двери висел замок, но мне удалось найти какого-то уборщика, который провел нас внутрь, и там были смонтированы декорации для «Летучего голландца». Нам открылся тот же пейзаж, что был оставлен на сцене, когда в августе 1914 года вспыхнула война. С тех пор театр ни разу не открывался и ничто не было тронуто. Тут настал самый подходящий момент для маленькой семейной истории, потому что первоначальная инсценировка была устроена моим прадедом Фердинандом Гейне, который очень много поработал в Дрезденском оперном театре, где она впервые была поставлена. Он проектировал декорации для первой постановки Вебера «Вольный стрелок», а позднее стал другом и покровителем Вагнера. Есть целая коллекция писем Вагнера к нему, и они вместе поставили «Риенци», а также «Летучего голландца». Гитлер упивался всеми этими деталями, был под большим впечатлением от услышанного и тронут этим. Мы обошли весь театр, остановившись, наконец, в комнате, которую Вагнер использовал как рабочий кабинет, где до сих пор висели на стене его указания художникам и персоналу. Гитлер был в восторге, а я был рад, что произвел на него впечатление, потому что понимал, что это даст мне более широкую возможность повлиять на его политические идеи.
Мое ощущение тревоги усилилось со времени нашего первого серьезного разговора в квартире на Генцштрассе, и, хотя, казалось, он усвоил немало информации об Америке, в последующие недели он опять возвратился к своим старым идеям политической стратегии, касающейся Европы. На конечном отрезке пути к Мюнхену мы остановились на пикник. Я точно помню это место. Мы въехали в лес как раз перед переправой через Дунай и уселись, наблюдая, как мимо нас несутся величественные воды. У нас с собой были бутерброды с ветчиной и сыром и несколько бутылок пива. Он заговорил о поездке, а потом упомянул памятник под Лейпцигом, который мы видели по пути туда, посвященный Битве народов против Наполеона в 1813 году.
– Самое важное в будущей войне – добиться надежного контроля за снабжением зерном и продовольствием из Западной России, – сказал Гитлер.
Я ужаснулся. Снова над ним доминировали Розенберг и компания. Розенберг, говоривший по-русски лучше, чем по-немецки, имел на Гитлера и его единомышленников огромное влияние, когда дело доходило до пропаганды антибольшевистской, антирусской линии. Всякий, кто мог претендовать на роль эксперта по русским делам, мог петь эту песню бесконечно, а Розенберг был самым сведущим в этом вопросе. За их аргументами скрывалось стремление вернуть утраченные ими земли в странах Прибалтики.
