Владимир Рудный - Готовность № 1 (О Кузнецове Н Г)
Все это, наверно, всплывало в памяти адмирала Кузнецова в сороковые годы не раз. Но в ту осень 1937 года ему пришлось невольно вспомнить о своей популярности у Кейпо де Льяно и его берлинских покровителей: когда его вызвали из Испании в Москву "для информации", как было сказано в телеграмме, он три дня проторчал в Париже, ожидая, пока агент конторы Кука раздобудет ему билет на родину - прямой, без пересадки в Берлине...
Он уезжал, уверенный, как и при внезапном расставании с кораблем, что вернется, обязательно вернется. Он знал: время от времени отзывают летчиков, танкистов, такая им выпала работа, такие бои, что трудно выдержать без отдыха. Но советники - можно ли терять их опыт? - тратили месяцы, чтобы войти в здешнюю практическую жизнь, достичь обоюдного доверия, понимания, научиться так убедительно советовать, чтобы твой совет был выполнен, как и положено на фронте, чтобы тебя узнали в деле, поняли, что ты уважаешь народ, которому взялся помочь в его справедливой борьбе, никому не навязываешь свой распорядок жизни, хочешь передать опыт своей страны, нелегкий ее опыт, а главное, что ты сам не трусливого десятка и готов не только подсказывать, но и разделить с этим народом весь риск войны.
В Москве он дал исчерпывающую информацию, ради которой его вызывали, высказал оценки, которые в нем созрели, получил в Кремле ордена Ленина и Красного Знамени, которыми за этот год его наградили. Ворошилов спросил: "Вы хотите туда вернуться?" Кузнецов растерялся, недоумевая: иного он для себя и не мыслил. Ворошилов не дал ответить: "Нам теперь здесь нужны люди". Кузнецов лишь позже понял смысл сказанного - намек на предстоящие перемены в руководстве флотами. Ему предложили отдохнуть месяц в Сочи. Не привык отдыхать, но поехал. В санатории имени Фабрициуса, попав в среду друзей по Испании, так расслабился, что не сразу заметил мрачное настроение многих отдыхающих, крупных военных. "За время нашей работы в Испании, - писал десятилетия спустя Николай Герасимович, - произошли большие перемены, тревожившие людей. Мы, "испанцы", еще не особенно задумывались над происходящим. Разумеется, нас поражало, что тот или иной товарищ оказывался "врагом народа", но в обоснованности арестов тогда еще не сомневались. Мы долго отсутствовали, а теперь, вернувшись, ходили в "героях".
Прошла всего неделя отдыха - звонок, вызов в Москву, опять "немедленно". "Вы назначены на ТОФ". Его мысли были настолько заняты Испанией, что он, моряк, спросил Смушкевича, с которым вместе отдыхал: "Ты не знаешь, Дуглас, что такое ТОФ?" - "Дорогой Николас, это будет твой любимый флот. Там самураи - наиболее вероятный сейчас противник!"
В Испании оба узнали главного врага - германский фашизм, насмотрелись на тех, кому мятежники ближе, чем республика, на тех, кто лишил республику законного права на самозащиту. У Страны Советов, с момента революции окруженной изначально враждебными ей. режимами, много "наиболее вероятных противников", ее защитникам всегда приходилось - скажем так - держать в памяти силуэты всех чужих самолетов и кораблей. Кузнецова назначили в край, где самураи давно вели против нас изнурительную необъявленную войну. Крейсер "Ниссон" торчал на рейде бухты Золотой Рог, даже когда интервентов вытолкнули из Владивостока. Еще в 1925 году японцы занимали весь Сахалин. Чтобы выбросить их с его северной части, два небольших военных корабля, переданные вскоре в погранохрану, "Красный вымпел" и "Боровский", высаживали на Сахалин десант. "Красный вымпел", этот корабль революции на Дальнем Востоке, ходил вдоль побережья Охотского моря, где еще властвовали урядники, остатки банд Колчака и японские купцы, хотя прошло после Октября более семи лет, и устанавливал там Советскую власть. И в тридцатые годы на нашем материке цепко держались японские концессии: выкупая их на ежегодных торгах, приходилось платить золотом. Тропа самураев к нашим границам никогда не зарастала. Кузнецов вернулся с фронта и ехал на фронт, осмысливая уроки прожитого года.
Потом, когда он вправе был открыто сказать об этих уроках, он писал: "Во время этой войны мы, советские моряки, приобрели немалый опыт, ясно представили себе роль авиации в любых операциях флота, необходимость воздушного прикрытия его сил в базах, убедились, как важно, чтобы авиация, призванная действовать с флотом, организационно входила в его состав, была с ним под единым командованием и повседневно обучалась действовать на .море. Наконец, мы воочию увидели, насколько быстротечны события в современной войне, особенно в ее начале, как внезапным ударом можно повлиять на весь ход войны. Это заставило серьезно думать о постоянной боевой готовности нашего советского флота".
5. "Как справлюсь?"
"Как справлюсь?" - это сопутствовало Кузнецову на каждой ступени его "послеиспанского периода". Старание справиться, уверенность в своих силах и в крепости духа, как и убежденность в своей правоте, не равнозначны самоуверенности. Николай Герасимович однажды записал: "Добросовестность или компетентность - что же главное? Добросовестность. А компетентность? Компетентных много, но иногда такой человек не хочет решать. Добросовестный почти всегда компетентен (а если чего и не знал, должен узнать и узнает)".
С. Д. Солоухин, как помним, глубоко уважающий Николая Герасимовича человек, но трезво критичный к нему, отмечал одну и ту же особенность его характера, которую наблюдал на разных этапах его и своей службы. Как флагманский специалист бригады крейсеров, он поверял Кузнецова, старпома "Красного Кавказа" и командира "Червоной Украины" в тридцатые годы, а потом, в начале пятидесятых, когда Кузнецов вторично командовал Тихоокеанским флотом, а Солоухин служил в Москве, поверял как инспектирующий флот от министерства. Поверял своего бывшего наркома и главкома времен войны без всяких скидок или придирок. Инспектор всегда найдет уйму недостатков и поводы для замечаний. В разные годы и в разных обстоятельствах одно и то же: Кузнецов требовал обоснования каждого пункта, спорил и, когда убеждался в правильности, все подписывал и принимал к исполнению. И от других, и от себя требовал доказательной критики. И не мстил, оказываясь в положении начальника, никогда. Даже странна, вроде бы, такая оговорка, когда ведешь речь о порядочном человеке. Порядочному человеку чужда месть и за причиненные неприятности, и за содеянное добро. Есть, существует в природе и месть за добро, может быть неосознанная, но она появляется у людей, которые тяготятся даже памятью о причиненном им добре, они считают, будто добро обязывает их к изъявлению благодарности, хотя люди справедливые и честные такой платы не желают.
