Дмитрий Володихин - Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок
Однако иноземцев по-прежнему охотно нанимали на военную службу. К их услугам прибегали, когда требовалось наладить выгодный сбыт казенных товаров на запад и, что важнее, импорт стратегически важных предметов. Их звали, чтобы наладить какое-нибудь сложное производство. Спрос на услуги выходцев из Западной Европы в XVII веке не упал, а даже вырос.
Значительная их часть жила в Москве годами. Некоторые сделались подданными русского государя и осели здесь навсегда. Многие даже приняли православие. Иначе говоря, во второй половине XVII столетия появились семьи московских иноземцев, утратившие связь с «исторической родиной». Представители молодого поколения уже не покидали своего пристанища в Москве, не мыслили об отъезде на землю предков.
Большинство московских иноземцев обитали в Немецкой слободе — своего рода «городе в городе». Ее жители не сливались с русскими. Они носили одежду на европейский лад, по-своему строили и обставляли дома, мостили улицы, заводили собственные школы, имели собственные питейные заведения. Тут развлекались иначе, нежели во всей остальной Москве, и отмечали праздники в другое время. Жили дружно.
Однако и в глазах московского правительства, и в представлениях самих жителей Немецкой слободы единой «европейской диаспоры» не сложилось. Правильнее говорить о двух диаспорах, жестко разделенных в быту и мировидении по религиозному признаку.
Католики и протестанты очень хорошо осознавали взаимные различия.
Более того, и государи московские отлично видели разницу между ними. Протестанты численно преобладали. Протестантам выказывалось и более благоволения от русских властей. Им даже позволили завести собственные храмы. Так, на территории Немецкой слободы появились две лютеранские кирхи, а также кальвинистский храм, существовавшие абсолютно официально. Правительство терпело протестантские церкви, главным образом желая ублаготворить весьма полезных для государственной казны людей — голландских, английских и скандинавских купцов.
Католикам ничего подобного не разрешали. Они неоднократно обращались с просьбами не препятствовать им в строительстве костела, однако всякий раз получали решительный отказ. Время от времени значительные иностранные государи (например, французский и польский короли) направляли российскому правительству пожелания в том же духе: дать католичеству простор на территории Московской державы и позволить возведение храмов. Прежде всего конечно же имелось в виду сооружение таковых в Немецкой слободе. Но наши государи о подобных уступках и слышать не желали.
Курляндец Яков Рейтенфельс, живший в России с 1671 по 1673 год, а впоследствии выдвинувший несколько проектов миссионерского наступления в России, с печалью ревностного католика констатировал: «Лишь римским католикам до сих пор не разрешено иметь своего священника в Москве, хотя немало католиков… занимают у русских как военные, так и гражданские должности… До того сильна исстари вражда между греческою и латинскою Церковью, что она, по-видимому, не поддается никакому человеческому врачеванию»[47].
При Федоре Алексеевиче упования католиков на успех в этом деле ожили с новой силой. Ведь новый русский монарх имел репутацию правителя, склонного к европейской культуре, просвещенного и милостивого к европейским служильцам.
Казалось бы, у адептов папского престола имелись самые серьезные основания для оптимизма. Виднейший приближенный Федора Алексеевича, князь В.В. Голицын, выказывал явное благорасположение и к польской культуре, и к католической вере. Наставник самого царя Симеон Полоцкий получил образование в католических учебных заведениях. Не утратив православия, по богословским вопросам он во многом перешел на западнохристианские позиции. А Федор Алексеевич тесно общался со своим учителем на протяжении десятка лет, почитал его, доверял ему.
Кроме того, католики, особенно поляки, возлагали большую надежду на царицу Агафью. В ней видели отменного проводника «правильного» влияния на государя. Один из иноземцев высказался с большой откровенностью: «Эта царица была по отцу польского происхождения. Выйдя замуж за царя, она сделала много добра Московскому царству… При ней стали заводить в Москве польские и латинские школы. Также предполагалось выбрасывать из церкви те иконы, которые каждый из них считает своим Богом и не позволяет никому другому поклоняться и ставить зажженных свечей. Эти нововведения в Москве партия царя Феодора… недоброжелатели, из приверженцев Артемона (Матвеева. — Д. В.), порицали, говоря, что скоро и ляцкую веру вслед за своими сторонниками начнет вводить в Москве и родниться с ляхами, подобно царю Димитрию, женившемуся на дочери Мнишка»[48].
Другой иноземец уверял, что «Феодор намеревался построить Римскую церковь с училищами в Смоленске, и на это дал привилегию с известными доходами. Долгорукий всячески старался сделать недействительным это похвальное предположение и уговаривал бояр отклонить государя во что бы то ни стало от его намерения; но они не осмелились беспокоить государя на счет этого явно»[49].
Причина кривотолков насчет «ляцкой веры» заключалась конечно же не в озлобленности клевретов Матвеева и всей «партии» Нарышкиных. На поляков смотрели косо после многих десятилетий вооруженной борьбы с ними, шедшей с переменным успехом, после того, как они выжгли Москву во время Великой смуты (1611), после долгой и страшной войны за Украину, в конечном итоге проигранной поляками, но дорого стоившей Московскому государству. Католичество прочно связывалось в умах с поляками, а те являлись «живой рекомендацией» самого скверного качества. Притом русская знать не прочь была перенять у поляков и их одежды, и их обычаи, и «шляхетскую вольность», а вот всем остальным полонизация ничего доброго не сулила. Таким образом, старомосковское общество, помимо самой его верхушки, видело в поляках и католицизме нечто нерасторжимое и притом весьма неприятное. Ну а сторонники Нарышкиных составляли царю и его родне, Милославским, своего рода «оппозицию». Они, вероятно, использовали иноземные пристрастия венценосной четы, настраивая против них простонародье.
Возникает вопрос: отчего же протестантам русские власти благоволили больше — как прежде, так и при Федоре Алексеевиче? Неужели оказались забыты кровопролитные столкновения с протестантской Швецией? Казалось бы, история войн с ней уходит в глубокую древность. И даже если принять во внимание только те русско-шведские вооруженные конфликты, которые произошли уже во времена существования Московского государства, то список выйдет очень значительным: столкновение при Иване Великом, две войны при Иване Грозном, еще одна при Федоре Ивановиче, чрезвычайно долгая и кровопролитная борьба во времена Великой смуты и, наконец, относительно недавнее противоборство во времена Алексея Михайловича.
