Бернар Фоконье - Бетховен
Его Первая симфония, намеченная еще в 1795 году, заброшенная, но потом завершенная, в большой мере осуществила, несмотря на явные заимствования у Моцарта и Гайдна, поставленную им перед собой задачу вдохнуть новую жизнь в этот жанр, возвеличенный его предшественниками. Ее исполнили 2 апреля 1800 года в Придворном и национальном театре Вены. В программе концерта были также одна симфония Моцарта, отрывки из «Сотворения мира» Гайдна, концерт для фортепиано (наверное, третий, до минор) и септет. Афиша обещала также импровизацию г-на Людвига ван Бетховена.
Бетховен начинает свой симфонический цикл ошеломляющим ударом: диссонансы, резкие переходы от адажио в первой части к аллегро во второй, мощное скандирование оркестра, энергичный ритм и при этом не слишком внятная мелодия, уступающая главенство диалогу оркестровых групп, в котором предпочтение отдается духовым. Разумеется, не все уши выдержали это бурное произведение. «Беспорядочный взрыв оскорбительного нахальства молодого человека», — написал один критик из Лейпцига в 1801 году. «Эта музыка шумно бьет по ушам, не обращаясь к сердцу», — добавит, теперь уже во Франции, статья в «Таблицах Полигимнии» в 1810-м. И всё же достаточно послушать эту симфонию, уже очень личную, чтобы расслышать за причудами темперамента голос мастера.
Концерт прошел с успехом. Две недели спустя состоялся другой: Бетховен играл свою Сонату для фортепиано и валторны опус 17 (вместе с валторнистом Пунто[7]) — довольно плоское произведение, написанное наспех, но вполне приемлемое для неподготовленных ушей. Снова успех, да такой, что исполнителям пришлось сыграть ее на бис с начала и до конца!
Этот триумф не остался без последствий. Восторженный князь Лихновский, очарованный Бетховеном, решил выплачивать ему ренту — 600 дукатов в год. Конец свободе неприручаемого композитора? Вернее, начало странных отношений, в которых князь выступал в роли просителя, а Бетховен — ворчливого мучителя, охотно изображающего безразличие, если не презрение. Лихновский часто заходил к Бетховену посмотреть, как тот работает. Как подобная музыка может родиться из человеческого мозга? Они заключили договор: пусть Лихновский приходит, если ему так хочется, но только не надеется, что его станут принимать. Князь входит, Бетховен продолжает работать; бывает, что он даже запирает дверь на ключ, князь подождет-подождет и уходит, не настаивая, — необычные отношения. Кто же этот князь — одновременно такой настойчивый, терпеливый и кроткий, в доме которого Людвиг жил несколько лет в начале своей венской карьеры? Его жена, княгиня Кристина, превосходная пианистка, стала для него «второй матерью» — сколько приемных семей! Мать самой княгини, графиня Тун, покровительствовала Глюку, Гайдну и Моцарту. Лихновский был искренне убежден, что Бетховен — гений; благодаря своей аристократической праздности он сделался ангелом-хранителем композитора, всегда был рядом, порой даже навязчиво, и с кротостью переносил перепады настроения своего протеже, опасные для его карьеры и репутации.
Весной 1800 года Бетховен отправился в Мартонвашар, венгерское поместье своих друзей фон Брунсвиков. Это чудесное местечко неподалеку от Будапешта, в 250 километрах от Вены. Замок Брунсвик, большое белое здание посреди огромного парка, оказался чудом уравновешенности и гармонии. Бетховен был очарован, тем более что два члена «маленькой республики», Тереза и Франц, устроили ему роскошный прием. Как и в прошлом году в Вене, начались игры и разговоры, прерываемые музыкальными занятиями. Но здесь уже не было ворчливых соседей. Волшебное лирическое отступление, продлившееся с 18 мая по 25 июня, во время которого фон Брунсвики сообщили Людвигу о скором приезде в Вену их двоюродной сестры Джульетты Гвиччарди, молодой особы шестнадцати лет.
Он познакомился с ней, вернувшись из Мартонвашара. Она не осталась незамеченной. Очаровательная брюнеточка, подвижная, красивая, кокетливая. Наверное, она бывала у Деймов, раз приходилась Жозефине двоюродной сестрой, и повстречала там Бетховена, довольно часто к ним заглядывавшего. Как рассказывает Жозефина, он играл сонату для виолончели и свои новые квартеты, шедевры из опуса 18 — первые из серии, по которой уже можно проследить музыкальный и духовный путь Бетховена до конца его жизни в самом интимном, а может, и самом глубоком выражении.
Из Бонна прибыло воспоминание о юности в лице шестнадцатилетнего юноши Фердинанда Риса, который сопровождал его в Вену. Впоследствии Фердинанд Рис станет одним из учителей Ференца Листа — уже по этому обстоятельству можно судить о его способностях. Нам он ценен, как и все рейнские свидетели жизни Бетховена: фон Брейнинги и Вегелер, — друзья детства, близкие люди, не пытавшиеся создать в своих мемуарах искаженный образ Людвига, не то что его венские биографы, старавшиеся представить его героем, сверхчеловеком или святым…
Бетховен тепло принял Рисов, отца и сына, и, услышав, как мальчик играет на фортепиано, тотчас согласился им заняться. С этим юношей он выказывал несвойственное ему терпение. Годы спустя Рис всё еще восторгался особенной, новаторской манерой игры Бетховена, о которой говорит также Черни, один из его новых учеников: Бетховен обладал уникальной техникой легато, непрерывного, связного звучания, тогда как даже после смерти Моцарта в моде было отрывистое исполнение.
Фердинанд Рис очень красочно описал свою первую встречу с Бетховеном:
«Однажды зимой мы — отец, Крумпхольц и я — отправились с Леопольдштадт, где мы тогда жили, в город, в [гостиницу] „Тифер Грабен“, поднялись там на шестой… этаж; довольно неопрятный слуга объявил о нас и ввел к Бетховену. Комната в сильном беспорядке, везде разбросаны бумаги и одежда, несколько чемоданов, голые стены, из мебели только один стул, кроме шаткого табурета, стоявшего перед фортепиано Вальтера (это были лучшие инструменты), — и в этой же комнате общество из шести или восьми человек. ‹…› На Бетховене были сюртук из темно-серой ворсистой ткани и такие же брюки, так что он напомнил мне картинку из книги о Робинзоне Крузо, которую я тогда читал. Черные как смоль волосы, подстриженные а-ля Титус, рассыпались вокруг его головы. От многодневной щетины нижняя часть и без того смуглого лица казалась еще темнее. Быстрым взглядом, свойственным детям, я сразу заметил, что в ушах у него вата, словно смоченная желтоватой жидкостью».
И вот этот анахорет с малопривлекательной внешностью скоро станет самым знаменитым композитором Вены. Той страшной зимой 1800/01 года, борясь с недугом — болью в ушах, мучимый ужасными приступами диареи, он создавал свое основополагающее произведение.
