Николай Телешов - Записки писателя
«Великий писатель земли русской» уже давно перестал говорить с одними избранниками, а заговорил со всем народом на языке простом и понятном всякому о вопросах, для всех насущных, коренящихся в самой жизни, стремясь слова свои связать с своими личными поступками. Отречение, отречение, отречение — вот вечный спутник искателей правды. А в поступках правдивых и смелых другие люди обычно чувствуют и видят себе укор. Вот почему так часто и так охотно осуждается многое, выходящее за пределы обыденного. И чем более отрекался Толстой от благ жизни, тем более вырастал из его жизни укор другим людям и тем больше сыпалось на него обвинений в неискренности со стороны чуждых ему темных сил, видевших свое счастье и благополучие только во власти, в богатстве и в насилии над другими людьми.
Терпеливо и внимательно читал он и выслушивал озлобленные выходки против него, нередко угрозы, оскорбления, даже проклятия и площадную брань, думая не о себе самом, но о тех, кто мог пострадать от этого — из-за него попасть в беду, в заключение или в ссылку, что нередко и случалось в те жестокие времена.
Многие тысячи людей со всего света обращались к Толстому лично и письменно; обращались к нему крестьяне с своими вековечными нуждами и вопросами, обращались всякие люди с делами, общественными и личными, обращались все, кому было трудно, или больно, или невыносимо жить…
Вспоминаются невольно замечательные слова А. М. Горького:
«Толстой — это целый мир… Не зная Толстого — нельзя считать себя знающим свою страну, нельзя считать себя культурным человеком».
И вот ушел от нас великий гражданин мира, как его называли в последнее время.
Свои размышления «О жизни и смерти» Лев Николаевич прислал мне для сборника «Друкарь», в пользу тружеников печатного дела, который вышел в 1909 году под моей редакцией. Один из афоризмов он написал собственноручно под своим портретом, который также был помещен в «Друкаре» с его автографом.
Старой «Среды» в сущности уже более не существовало. Жива была новая, или молодая, «Среда», многочисленная, деятельная, в которой старые основатели «Сред» бывали скорее как гости и каждый ответственным был только за самого себя. Но в отдельности «старики» оставались друг с другом товарищами. Они теперь сплотились вокруг «Книгоиздательства писателей», войдя в совет и редакцию; почти все они были в составе дирекции Литературно-художественного кружка, в правлении «Общества деятелей периодической печати» и в суде чести при этом обществе, работали в правлении Кассы взаимопомощи литераторов и ученых, где я был председателем около пятнадцати лет. Всегда было что-нибудь такое, что связывало нас и держало в каком-то единении. Даже во время войны «Среде» было поручено от всемосковского Дня печати составить сборник в помощь жертвам мировой бойни. И «Среда» выделила из своего состава трех редакторов; И. А. Бунина, В. В. Вересаева и Н. Д. Телешова, которые и составили этот сборник немедленно под названием «Клич», где участвовали лучшие современные писатели, крупные художники и знаменитые композиторы. Книга была распродана в три дня и дала чистой прибыли, согласно опубликованному отчету, тридцать четыре тысячи рублей. Эти деньги влились в общую, довольно значительную сумму, собранную Днем печати и распределенную, согласно постановлению общего собрания московского Дня печати, между национальными организациями, оказывавшими помощь пострадавшему от войны населению; армянскому, польскому, грузинскому, еврейскому, латышскому, литовскому, татарскому и украинскому — через Пироговское общество, в равной части каждой организации.
Немало выпало на мою долю трудов по составлению и изданию этого сборника, и недаром на первом экземпляре, полученном из типографии, сделана надпись на книге рукою Вересаева: «Дорогому товарищу Н. Д. Телешову, на своих плечах вынесшему всю огромную работу по созданию «Клича»». Под этим подписи: «Соредакторы: Ив. Бунин и В. Вересаев. 17 марта 1915».
Очень дорожу я этим признанием и берегу с любовью этот памятный экземпляр.
В течение четверти века не было, или почти не было, в Москве ни одного общественного дела, ни одного культурного начинания, где бы так или иначе не принимала горячего и ближайшего участия «Среда», если не как коллектив, то в лице своих отдельных членов. Авторитет «Среды» стоял высоко, и нередко к ней обращались общественные группы, когда возникали серьезные принципиальные конфликты и требовалось беспристрастное третейское решение. В таких случаях «Среда» указывала на одного из своих сотоварищей, и его избирали в судьи.
Вспоминается один сложный и тяжелый процесс.
Молодой поэт, из группы модернистов, был заподозрен в провокации, и на его голову посыпались обвинения в предательстве своих друзей. Началось все это с корреспонденции из Парижа, напечатанной в газете «Русские ведомости»; впутано было сюда же имя известного «всезная» по этой части Вл. Бурцева, который признавал, что за поэтом провокация налицо. Обвинение было настолько определенно, а намеки настолько прозрачны, что имя заподозренного называлось уже прямо, хотя в корреспонденции оно не фигурировало, и поэту многие перестали подавать руку, затем журналы прекратили прием в печатание его работ, затем ему было отказано в службе — он был педагогом. С потерей доброго имени пропали и средства к жизни. Защищаться возможности не было, потому что нельзя было подать жалобу в государственный так называемый «коронный» суд благодаря политически скользкой теме. Какое же правительство согласится, в самом деле, считать за преступление службу в своей политической агентуре и работу в ней рассматривать как позор для сотрудника? И в каком положении оказались бы свидетели, как сами, так и все те люди и кружки, о которых пришлось бы рассказать на суде!
Для сыска и для широкого предательства такой процесс был бы величайшим торжеством и праздником. А этого не мог желать никто.
Из создавшегося тупика выхода не было. Травля продолжалась, пока не составился «частный суд» — суд чести, при совершенно закрытых дверях. В состав суда входило семь лиц — представителей адвокатуры, литературы и общественности: трое со стороны «Русских ведомостей», во главе с Н. В. Давыдовым, и трое со стороны писателя; в их число входил и я, хотя писатель был далеко не из друзей нашей группы и даже не из числа моих знакомых. Суперарбитром был избран С. И. Филатов, в то время председатель совета присяжных поверенных — организации, облеченной высоким общественным доверием. Этим судьям вверялся вопрос о добром имени человека и, в связи с этим, несомненно, о его жизни и смерти, — настолько серьезно разыгрался и мучительно протекал этот скандал.
