Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Увы! Читая теперь в газетах сообщения о том, что офицеры-интенданты крадут еду у солдат и те в тяжелом дистрофическом состоянии целыми подразделениями попадают в госпитали, генералы и офицеры продают в Чечне и на вывоз оружие и боеприпасы, которыми бандиты убивают наших мальчиков, офицеров и гражданских лиц, а адмиралы не просто разворовывают «по мелочи» флотское имущество, а с визами главкома ВМФ, целыми боевыми кораблями, включая огромные авианесущие крейсеры, вместе с новейшим и секретным оборудованием на них, продают за границу под видом «металлолома», — поражаешься полному отсутствию у очень многих нынешних высокопоставленных военных понятия об офицерской чести. Удивительна также «куриная слепота» у Верховного главнокомандующего, министра обороны, начальника генерального штаба, военной контрразведки, военных прокуроров, да и просто честных офицеров, на глазах которых хапуги в мундирах все эти преступления совершают.
…Три месяца отпуска пролетели незаметно, и я вернулся в АПН. Здесь я узнал от коллег из скандинавской редакции, что NN отозвали из Швеции и выгнали из ГРУ, поскольку в этой организации нечистый на руку человек мог принести значительно больший материальный ущерб, чем в АПН. Но Борис Бурков с той поры затаил на меня лютую злобу. Поэтому мне не нашлось места в территориальной редакции, а меня засунули на ту же должность, с которой я за четыре года до этого уезжал, — старшего редактора, — в самый захудалый тогда отдел в АПН — внутрисоюзной корреспондентской сети. В нем работали всего семь человек: три стенографистки, очень милые дамы, молодой редактор Марк Дейч, выросший сейчас в крупного и яркого журналиста, и два старших редактора — Гриша Харченко и я. Отдел возглавлял Сергей Миронович Хачатурян, один из близких людей к Буркову. Меня направили к нему явно для исправления.
Уже через пару месяцев после начала моей работы в его отделе добродушный Хачатурян сказал:
— Ничего не пойму… Борис Сергеевич говорил, что ты страшный склочник, и велел зажать тебя как можно сильнее… Но ты даже в ЦК не пошел жаловаться… А мы все видим (очевидно, он имел в виду маленький коллектив отдела), что ты вполне нормальный парень…
После этого признания начальник отдела предоставил мне полную творческую свободу. Я воспользовался ею и начал писать в редком для советской журналистики жанре — международном фельетоне. Республиканские и областные газеты, получавшие «Вестник» нашего отдела, частенько стали печатать мои сочинения. Был и еще один приятный факт. Мой учитель в журналистике, когда я в студенческие годы работал в его отделе газеты «Московский комсомолец», Беник Бекназар-Юзбашев, бывший в описываемые времена ответственным секретарем АПН, привел к нам в агентство гостившего в Москве знаменитого американского фельетониста Арта Бухвальда. Когда Беник на встрече представлял Бухвальду некоторых из присутствующих, то попросил меня встать, чем привел в немалое смущение, и сказал Арту:
— А это растет ваш будущий советский конкурент — Игорь Синицин…
После того как ведущий американский колумнист не побрезговал нашим пропагандистским болотом, его сильно полюбило начальство АПН. Ему даже стали регулярно заказывать фельетоны для советских газет и выплачивать гонорар в долларах. Но эта неразделенная любовь прошла, когда агентство распространило к 50-летию Октябрьской революции среди своих зарубежных друзей и авторов анкету с единственным вопросом: «Каким вы видите СССР к следующему юбилею — 75-й годовщине Октября?»
Арт Бухвальд ответил так, что это навсегда исключило продолжение его романа с АПН. Он написал, что видит, как к 1992 году из Мавзолея на Красной площади вынесут мумию Ленина и положат вместо нее останки Бориса Пастернака. Гений американского фельетона правильно угадал общественные настроения в Москве, которые вспыхнули после путча ГКЧП.
К сожалению, прогноз Беника о моей конкуренции с Артом Бухвальдом не оправдался, хотя я потом и продолжал пописывать международные фельетоны. Однако эта рекомендация Бекназара-Юзбашева обратила на меня внимание замечательного журналиста Карла Непомнящего. Карлуша, как его называли за глаза любившие этого талантливого, энергичного и доброго человека коллеги, упросил своего приятеля Буркова перевести «штрафника» Синицина в главную редакцию международной информации, которую он возглавлял в АПН.
К огромному горю всех, кто знал его, Карлуша вскоре, в 1968 году, еще до начала советской оккупации Чехословакии 21 августа, погиб. Вертолет, в котором он вез из Лейпцига в Прагу печатавшуюся там на чешском языке советскую пропагандистскую газету «Тыденник актуалит», начатую в Чехословакии представительством АПН по приказу ЦК КПСС во времена Пражской весны, был сбит неизвестными, упал и сгорел вместе со всем экипажем и пассажирами. Гибель Карла Непомнящего была огромной потерей и для его семьи, и для АПН, и для всей советской журналистики.
Недолго пришлось мне проработать в ГРМИ. В конце 1968 года в АПН был создан новый журнал. Он явился воплощением старой мечты Максима Горького — издания международного органа печати, который делался бы объединенной советско-финской редакцией и распространялся в наших двух странах. Бурков хорошо придумал, что этот журнал — «Мааилма я ме», то есть «Мир и мы» — по-русски, будет создаваться на базе ставшего суперпопулярным «Спутника», печатавшегося в Финляндии. В «Спутнике» отводилось 48 полос материалам московской редакции стран Северной Европы АПН. В виде дополнительной вставки в макет «Спутника» они посылались в Хельсинки, там переводились на финский язык. Хельсинкская редакция на месте определяла, какие материалы из англоязычного «Спутника» будут заменены на финскоязычные, «направленные» на Финляндию. Одновременно со «Спутником», вместе с оставшимися в нем материалами, на финском языке бюро в Хельсинки издавало наш журнал в одной типографии с ним, но под обложкой «Мааилма я ме».
К тому времени кадровая ситуация в АПН сложилась так, что в агентстве не оказалось опытных журналистов скандинавского направления. Буквально скрипя зубами от злости, как передал мне вездесущий и полюбивший меня Хачатурян, Бурков был вынужден подписать представление на меня в должности ответственного секретаря московской редакции «ММ», сделанное главной редакцией Западной Европы и новым зампредом, вместо ушедшего назад куда-то в свое шпионское ведомство Федяшина, — Александром Ивановичем Алексеевым. Александр Иванович был незадолго до этого послом СССР на Кубе и пользовался у Буркова большим авторитетом, ведь Алексеева очень любил и дружил с ним Фидель Кастро, ценили Хрущев, Брежнев и Андропов. Ко мне он отнесся очень хорошо. Но злопамятный председатель правления проставил в решении о моем назначении на новую должность унизительные буквы «и. о.», говорящие о временности этой работы для меня. Эта «временность» висела надо мной около двух лет, пока мне не пришлось вступить в новую жестокую драку с Бурковым.
