Симона де Бовуар - Сила обстоятельств: Мемуары
Вскоре после своего возвращения Сартр заболел свинкой. Он улегся в постель в круглой комнате; врач смазывал ему шею и лицо черной мазью. Через несколько дней он уже мог принимать друзей. Пришли не все: пугала его болезнь. И тем не менее в комнату набивалась целая толпа, мне с трудом удавалось защитить его от докучливых.
В этот период я вела дневник. Вот отрывки из него, они рассказывают о том, что моя память не в силах восстановить: повседневные мелочи жизни.
30 апреля 1946
Когда я вышла в пять часов, на перекрестке Бюси царило большое оживление; женщины покупали цветную капусту, спаржу, первую клубнику; в маленьких горшочках, обернутых серебряной бумагой, продавали стебельки ландышей. На стенах большими буквами выведены мелом ДА и НЕТ[11]. В прошлом году весна обещала что-то чудесное, то была первая весна освобождения. А эта пришла уже в мирное время. В лавках появилась еда, например финики, ткани, книги; на улицах — автобусы и такси; большие перемены по сравнению с прошлым маем.
1 мая
В прошлом году, помнится, шел снег. Это утро сияет голубизной. Я не выхожу из комнаты. Выпив чашку растворимого кофе, я работаю над эссе «За мораль двусмысленности». Сартр чувствует себя лучше, он уже не замотан эластичным бинтом, и на нем нет матерчатой шапочки, зато есть черные бакенбарды и отросшая борода; к тому же отек еще не спал и на носу — прыщ. Изо дня в день в комнате нагромождается грязная посуда, старые бумаги, книги, просто некуда ступить. Сартр читает мне стихи Кокто, очень красивые. За окном солнечно: там явственно ощущается улица с торговцами ландышами, розничными продавцами чулок и комбинаций из искусственного шелка. Выходя на улицу, я не надеваю ни пальто, ни чулок. Всюду ландыши, и все каштаны на бульваре Пастера усыпаны белыми и красными цветами, они уже даже начинают осыпаться. Обедаю я у своей матери, она читает «Ноль и бесконечность». На обратном пути в метро я вижу афиши Дюллена, где отсутствуют «Мухи», и сердце у меня сжимается.
На щитах первые плакаты референдума: Голосуйте «да», голосуйте «нет». Все «нет» перечеркнуты.
2 мая
День еще более теплый и красивый, чем вчера. Всюду ландыши; никогда не было такой расцвеченной весны. Я еду с Бостом в Божон. Кирпичное здание больницы с огромными красными крестами видно издалека; больница очень высокая, большая и суровая и наводит на мысль о лагере Дран-си. У входа много людей, в основном женщины, они принарядились; похоже, для них это что-то вроде праздника, они смеются в лифте, который медленно поднимается на двенадцатый этаж. Палата на двенадцатом предназначена для легочных больных; молодые женщины по одну сторону, старые — по другую. Кровати стоят в один ряд, лицом к широкому балкону, забранному решеткой (дабы помешать самоубийствам, ибо некоторые больные, в особенности из молодых, охотно выбросились бы в окно). Отсюда видны просторы предместья с лагерем немецких пленных на переднем плане, а за ним — весь Париж. Палата Ольги — большой белый куб и тоже выходит на этот балкон. Она говорит, что вид отсюда необычайно красив по вечерам, когда зажигаются все огни. Сегодня Ольга хорошо выглядит, мило причесана, подкрашена. Ей сделали третье поддувание. Она уже две недели в постели и начинает терять терпение.
В автобусе я с интересом читаю «Жизнь Пушкина» Ан-ри Труайя и просматриваю «Самди суар». Они пишут о романе «Ноль и бесконечность». «Кёстлер с волнением воспринял тревогу нашего времени, однако не в состоянии предложить нам никакого способа выйти из этого». Такого рода упрек далеко заводит.
Работа. В восемь часов я иду к Сартру; он читает «Одолжи мне твое перо» Сципиона, который как раз сегодня получил премию за сатиру, присуждаемую газетой «Клу», и его фотография красуется на страницах «Комба». Он встречался с Понтали, которому очень понравилась книга Боста «Последнее из ремесел», и с Жене, которому требуется письмо от Сартра с просьбой к министру разрешить ему посещение исправительных домов.
3 мая
Утром работаю у себя в комнате. Во второй половине дня просматриваю с Сартром еженедельники. В заметках в «Кавалькад» и в «Фонтен» отмечается, что мы ходим теперь не в кафе «Флора», а в «Пон-Руаяль». Довольно доброжелательная статья Валя об экзистенциализме в связи с лекцией Мерло-Понти.
Мы с Сартром в который раз задаемся вопросом, какая связь существует между трезвостью взглядов и свободой и действительно ли наша мораль — мораль аристократическая. Заходит Бост. Он говорит, что в «Комба» большое волнение из-за статей Олливье и Арона, которые пропагандируют нет; в газете многие люди будут голосовать да, и они хотят развернуть кампанию, призывающую голосовать за социалистов, иначе «Комба» станет правой газетой. Похоже, что всех удерживает в газете личное обаяние Пиа, которого его антикоммунизм заставляет забыть, что он считает себя человеком левых взглядов.
4 мая
Серое, немного холодное утро. Я иду к Лейрисам за беседой Стефана и Мальро. Мальро предстает там довольно несимпатичным; он принимает себя и за Гёте и за Достоевского сразу и обо всех к тому же говорит с большим недоброжелательством. По поводу Камю, например: «Прошу вас, будем серьезны. Мы ведь не в кафе «Флора». Поговорим лучше о Лабрюйере или Шамфоре». Стефан сказал ему (не знаю, откуда он это взял): «Сартр хочет написать большую гнусную книгу о Сопротивлении». — «Я напишу другую, которая не будет гнусной». Однако Мальро достаточно хорошо отбивался от обвинений в склонности к фашизму: «Когда пишут то, что написал я, фашистом не становятся».
В кафе «Флора» я встречаю Пуйона и Боста. Пуйон вернулся из Нюрнберга. Забавно смотреть, рассказывает он, как все соблюдают правила игры: и адвокаты, и обвиняемые. Пуйон напишет статью об этом для «Тан модерн». Он говорит, что если будет голосовать, то ответит «нет», потому что как статс-секретарь присутствовал при выработке конституции и находит ее отвратительной; но ему не придется голосовать, так как для этого надо ехать в провинцию.
Еду с Бостом в Божон. Ольга не теряет терпения.
В коридорах отеля листовки: «Голосуйте нет». Мы с Сартром считаем, что люди, независимо от того, проголосуют они «да» или «нет», сделают это против воли. «Я отбиваюсь», — заявляю я. «Очень плохо так говорить!» — возражает Сартр. «Но вы даже не голосуете». — «Главное — не в том, чтобы голосовать, а знать, как проголосовал бы». Мне остается только смеяться, как сказал бы Джакометти.
Воскресенье, 5 мая
Бывают дни, когда я, основательно поработав перед этим, чувствую себя подобно тем рыбам, которые, насладившись до изнеможения совокуплением, выбрасываются на скалы, умирающие, лишенные своей субстанции. Вот так и сегодняшним утром. Мне снились скверные сны, и сердце замирает от страха. Голубое небо, сильный ветер; продают газеты, громко выкрикивая их названия, спорят даже на перекрестке: сегодня референдум.
