Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года
искать меня к 23-му числу около села Гаврикова, чрез которое я намерен был
следовать после поиска моего к селу Рыбкам.
Того же числа, то есть 21-го, около полуночи, партия моя прибыла за шесть
верст от Смоленской дороги и остановилась в лесу без огней, весьма скрытно.
За два часа пред рассветом мы двинулись на Ловитву. Не доходя за три версты
до большой дороги, нам уже начало попадаться несметное число обозов и туча
мародеров. Все мы били и рубили без малейшего сопротивления. Когда же
достигли села Рыбков, тогда попали в совершенный хаос! Фуры, телеги,
кареты, палубы, конные и пешие солдаты, офицеры, денщики и всякая сволочь -
все валило толпою. Если б партия моя была бы вдесятеро сильнее, если бы у
каждого казака было по десяти рук, и тогда невозможно было бы захватить в
плен десятую часть того, что покрывало большую дорогу. Предвидя это, я
решился, еще пред выступлением на поиск, предупредить в том казаков моих и
позволить им не заниматься взятием в плен, а, как говорится, катить
головнею по всей дороге. Скифы мои не требовали этому подтверждения; зато
надо было видеть ужас, объявший всю сию громаду путешественников! Надо было
быть свидетелем смешения криков отчаяния с голосом ободряющих, со стрельбою
защищающихся, с треском на воздух взлетающих артиллерийских палубов и с
громогласным "ура" казаков моих! Свалка эта продолжалась с некоторыми
.переменами до времени появления французской кавалерии, а за нею и
гвардии[40].
Тогда я подал сигнал, и вся партия, отхлынув от дороги, начала строиться.
Между тем гвардия Наполеона, посредине коей он сам находился, подвигалась.
Вскоре часть кавалерии бросилась с дороги вперед и начала строиться с
намерением отогнать нас далее. Я весьма уверен был, что бой не по силе, но
страшно хотелось погарцевать вокруг его императорского и королевского
величества и первому из отдельных начальников воспользоваться честью отдать
ему прощальный поклон за посещение его. Правду сказать, свидание наше было
недолговременно; умножение кавалерии, которая тогда была еще в положении
довольно изрядном, принудило меня вскоре оставить большую дорогу и уступить
место громадам, валившим одна за другою. Однако во время сего перехода я
успел, задирая и отражая неприятельскую кавалерию, взять в плен с бою сто
восемьдесят человек и двух офицеров и до самого вечера конвоевал императора
французов и протектора Рейнского союза с приличной почестью.
Двадцать третьего числа я, перешед речку Осму, предпринял поиск на
Славково, где снова столкнулся с старою гвардиею. Часть оной расположена
была на биваках, а часть в окрестных деревушках. Внезапное и шумное
появление наше из скрытного местоположения причинило большую сумятицу в
войсках. Все бросились к ружью; нам сделали даже честь стрелять по нас из
орудий. Перестрелка продолжалась до вечера без значительной с нашей стороны
потери. Вечером прибыло несколько эскадронов неприятельской кавалерии, но с
решительным намерением не сражаться, ибо, сделав несколько движений вправо
и влево колоннами, они, выслав фланкеров, остановились, а мы, забрав из
оных несколько человек, отошли в Гаврюково. Поиск сей доставил нам со
взятыми фланкерами сто сорок шесть человек фуражиров, трех офицеров и семь
провиантских фур с разною рухлядью; успех не важный относительно добычи, но
важный потому, что опроверг намерение Наполеона внезапно напасть со всею
армиею на авангард наш; по крайней мере, так можно заключить по циркуляру,
посланному от Бертье ко всем корпусным командирам. Нападение сие, будучи
основано на тайне и неведении с нашей стороны о местопребывании всех сил
неприятеля, не могло уже быть приведено в исполнение, коль скоро завеса
была сорвана моею партиею.
Поутру 24-го числа я получил от генерала Коновницына разрешение действовать
отдельно и повеление поспешно следовать к Смоленску. Посланный сей уведомил
меня о счастливом сражении при Вязьме 22-го числа и о шествии вслед за мной
партий Сеславина и Фигнера, в одно время как Платов напирал на арьергард
неприятеля с тыла. Получа повеление сие, я не мог уже тащить за собою
храбрую пехоту мою, состоявшую еще в ста семидесяти семи рядовых и двух
унтер-офицерах; почему я расстался с нею на дороге от Гаврюкова и отправил
ее в Рославль к начальнику ополчения Калужской губернии.
Теперь я касаюсь до одного случая с прискорбием, ибо он навлекает проклятие
на русского гражданина. Но долг мой говорить все то, что я делал, в чем
кому содействовал, кто в чем мне содействовал и чему я был свидетелем.
Пусть время поставит каждого на свое место.
Около Дорогобужа явился ко мне вечером Московского гренадерского полка
отставной подполковник Маслеников, в оборванном мужичьем кафтане и в
лаптях. Будучи знаком с Храповицким с детства своего, свидание их было
дружеское; вопросы следовали один за другим, и, как вопросы того времени,
все относились к настоящим обстоятельствам. Он рассказывал свое несчастие:
как не успел выехать из села своего и был захвачен во время наводнения края
сего приливом неприятельской армии, как его ограбили и как он едва спас
последнее имущество свое - испрошением себе у вяземского коменданта
охранного листа. Знав по опытам, сколько охранные листы бесполезны к
охранению, мы любопытствовали видеть лист сей, но как велико было наше
удивление, когда мы нашли в нем, что г. Маслеников освобождается от всякого
постоя и реквизиций в уважение обязанности, добровольно принятой им на
себя, продовольствовать находившиеся в Вязьме и проходившие чрез город сей
французские войска. Приметя удивление наше, он хотя с замешательством, но
спешил уверить нас, что эта статья поставлена единственно для спасения его
от грабительства и что он никогда и ничем нс снабжал войска французского в
Вязьме.
Сердца наши готовы были извинить его: хотя русский, он мог быть слабее
другого духом, прилипчивее другого к интересу и потому мог ухватиться за
всякий способ для сохранения своей собственности. Мы замолчали, а он,
приглася нас на мимоходный завтрак, отправился в село свое, расстоящее в
трех верстах от деревни, в коей мы ночевали.
На рассвете изба моя окружилась просителями; более ста пятидесяти крестьян
