Фриц Тиссен - Я заплатил Гитлеру. Исповедь немецкого магната. 1939-1945
На четвертый день нас всех освободили. Возможно, Эйхгорн проверил наши заявления и ничего криминального не обнаружил. Таким был мой первый контакт с революцией 1918 года.
19 ноября я стал свидетелем возвращения войск в Кельн. На рассвете 6-я и 17-я армии походным порядком прошли по рейнским мостам. Город был расцвечен флагами, население приветствовало солдат, угощало их кофе и сигаретами.
Егерская дивизия маршировала на Кафедральной площади перед генералом фон Дасселем. Впереди развевались черно-бело-красное знамя рейха, черно-белое знамя Пруссии и зеленое знамя дивизии. Марширующие во главе каждого батальона оркестры играли военные марши. Все солдаты шли гусиным шагом. Это было успокаивающее зрелище, олицетворявшее порядок и дисциплину посреди революционного хаоса, расползающегося все шире и шире.
Мюльхаймский полк вернулся три недели спустя под бурные приветствия горожан. Однако покой длился недолго. Все рабочие Мюльхайма знали и уважали моего отца, но в Хамборне, где у нас тоже был завод, власть захватили радикалы. Революционное движение во всем промышленном районе было организовано коммунистом Карлом Радеком, делегатом русских советов в Эссене. Стоит отметить, что в самом Эссене ему удалось более-менее договориться с бургомистром Хансом Лютером, который позднее стал рейхсканцлером, затем президентом Рейхсбанка и в конце концов послом в Вашингтоне. Политиком Лютер всегда был более успешным, чем финансовым экспертом. Не знаю, как ему удалось смягчить русского революционера Радека, однако факт остается фактом: Радек не стал провоцировать беспорядки в Эссене, зато усилил свою активность в других городах.
В канун Рождества в Хамборне объявили забастовку. Встревоженный бургомистр позвонил мне по телефону и попросил приехать. Однако, как я уже говорил, Хуго Штиннес путем переговоров сразу после прекращения военных действий добился соглашения с профсоюзами от имени всей промышленности региона. Это соглашение не было расторгнуто, о чем я напомнил бургомистру, добавив, что не могу заключать никаких сепаратных соглашений. На этом дело не закончилось. На следующий день, рано утром, в мой дом в Мюльхайме приехала делегация из пяти рабочих-коммунистов. Они хотели отвезти меня в Хамборн силой, а мне вовсе не улыбалось повторить свой недавний берлинский опыт.
Я велел дворецкому сказать им, что я одеваюсь, пригласить в дом и угостить кофе. Пока они пили кофе, я попросил жену уехать с нашей маленькой дочкой в Дуйсбург, занятый бельгийскими войсками, а я тем временем решил предупредить отца, жившего милях в восьми от Мюльхайма в замке Ландсберг на Руре. Я вышел через незаметную дверь и отправился в Ландсберг. Оттуда мы с отцом сразу же пошли по дороге пешком, но вскоре нас подвезли на автомобиле, что избавило моего старого отца от мучительной семимильной пешей прогулки. У нас были все основания бояться повторного ареста. Уже распространились слухи о расстрелах известных людей коммунистическими бандами. Самая известная из тех казней заложников имела место в Мюнхене, где революционное правительство приказало арестовать и казнить видных горожан без суда и следствия.
Мне никогда не забыть впечатлений тех бурных дней. Я всю свою жизнь провел среди рабочих. Мой отец работал вместе с ними в начале своей карьеры. Никогда рабочие наших заводов, даже коммунисты, не проявляли к нам никакой враждебности, тем более ненависти. Всеми беспорядками, всеми эксцессами мы почти неизменно были обязаны иностранцам.
Хамборн всегда был «самым красным» городом промышленного региона. Через несколько лет после революции Немецкая национальная народная партия, членом которой я был, пригласила меня на предвыборное собрание в эту коммунистическую цитадель. На всем пути нам встречались демонстрации против присутствия в Хамборне кандидата от реакционеров, что толпа считала провокацией. Из предосторожности я оставил свою машину на некотором расстоянии от места, где проводилось собрание. Партийный комитет весьма недальновидно организовал предвыборное собрание в здании, обычно используемом коммунистами. Подойдя к дверям зала, я заметил на большинстве собравшихся коммунистические партийные значки. Атмосфера была наэлектризованной. Однако кандидата, произносившего речь, не прерывали. Затем отвечала оппозиция. Местный коммунистический лидер дал характеристику всем промышленникам региона. Я сидел в первом ряду, и он не мог не видеть меня. Говорил он резко. Я уж думал, что он набросится на меня и тем самым спровоцирует враждебные действия толпы, но ничего подобного не случилось.
В период кризиса, предшествовавший приходу Гитлера к власти, мне часто приходилось иметь дело с коммунистами, работавшими на наших заводах. Беседуя с ними, я понял, что многих из них подстегивает идеализм. Они верили в ту фальшивую доктрину, обещавшую пролетариату безоблачное счастье. Однако во время революции беспорядки провоцировали вовсе не местные рабочие. Организаторами забастовок и мятежей были профессиональные политические агитаторы, многие из которых состояли на службе у московских революционеров: именно они несут ответственность за мятежи и убийства. Социал-демократическая партия состояла из благоразумных и сдержанных людей. Когда в январе 1919 года забастовали шахтеры, я принял участие в переговорах с забастовщиками. Они понимали непростое положение промышленников, которые, со своей стороны, пытались сделать все возможное, дабы справиться с дефицитом продовольствия, возникшим из-за блокады союзных держав, выступавших против Германии. Мы пришли к соглашению и неуклонно придерживались бы его, если бы не вмешательство радикалов и анархистов, чьей единственной задачей в период кризиса было подстрекательство к беспорядкам.
Весь год (1918–1919) я чувствовал, что Германия катится к анархии. Забастовки следовали одна за другой, начинаясь без каких-либо причин и не приводя ни к каким результатам, поскольку пропитание работающего населения не зависело от хозяев заводов. Реорганизовать промышленное производство было невозможно. Добыча угля уменьшалась с каждым днем. Мы даже боялись, что саботажники могут уничтожить оборудование. Никто больше не был уверен в том, что останется на свободе или даже сохранит свою жизнь. Любого могли арестовать и расстрелять без всяких мотивов.
Именно тогда я осознал необходимость – чтобы Германия не скатилась в анархию – борьбы со всей этой радикальной агитацией, которая не только не приносит счастья рабочим, но ведет к хаосу. Социал-демократическая партия пыталась сохранить порядок, однако была слишком слаба. Во многом память о тех днях склонила меня предложить помощь национал-социализму, который, как я верил, был способен по-новому разрешить неотложные индустриальные и социальные проблемы великой промышленной страны, коей была Германия.
