Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927
Ношение гражданского костюма пажам, как и кадетам, было прямо запрещено. За допущение столь тяжелой ошибки безжалостно карали даже офицеров.
Строгость тогдашних наказаний сегодня удивляет. За недостаточно четкое отдание чести полагался карцер. Застигнутого в запрещенном месте или в гражданском костюме ждал дисциплинарный совет, исключение из Пажеского корпуса и запрет на последующее поступление в любое другое военное учебное заведение. Подобные меры полностью ломали карьеру пажа, так как доступ в любой петербургский полк для него с этого момента был закрыт, и он мог надеяться лишь на службу в провинции, где не имел никаких перспектив. Правда, нарушения, влекшие подобные наказания, считались очень серьезными. Они рассматривались как бесчестье для семьи пажа или кадета. Несчастные мальчики часто видели выход из данной ситуации в самоубийстве.
Помню случай, произошедший с одним двадцатилетним юнкером, с братьями которого я был знаком. Его фамилия была Свентицкий, он учился в Николаевском кавалерийском училище. Молодой человек влюбился в артистку, выступавшую в кафе-шантане. Следует заметить, что подобные заведения были шикарными ночными ресторанами, в которых давали музыкальные представления, а не какими-то мрачными забегаловками. Не имея возможности зайти туда в форме, Свентицкий, движимый желанием увидеть любовницу на сцене и поаплодировать ей, оделся в штатский костюм и отправился в заведение. Риск оказаться замеченным был невелик, потому что его мало кто знал. Но на его беду, именно в этот день там ужинал начальник его училища. Он заметил своего курсанта, узнал его, незаметно сделал знак выйти и предупредил, что завтра же дисциплинарный совет училища соберется для рассмотрения его дела. Юнкер понял, что его ждет и что за этим последует. Ко всему прочему, его отец, депутат Государственной думы от Польши, был суровым человеком, в чьей будущей реакции на происшествие можно было не сомневаться. Мать Свентицкого умерла, так что посоветоваться ему было не с кем; он почувствовал себя одиноким и загнанным в угол, поэтому ночью пустил себе пулю в голову.
Но такой исход драмы никак не повлиял на бытовавшие в то время нравы. По крайней мере, в высшем обществе сочли, что бедный мальчик выбрал единственно возможный в его положении выход. Самоубийство двадцатилетнего виновного стало искуплением его вины.
Надо сказать, что этот род смерти пользовался большим престижем. Еще один пример подтвердит это, осветив психологию высшего общества. В Пажеском корпусе учился мальчик по фамилии Забудский, сын генерала. Его сестра, очень красивая барышня, любила драгоценности, роскошные туалеты, празднества. Но отец, не имевший состояния, не мог доставить ей эти удовольствия. Искушение побудило девушку уступить мужчине, который, не вступая с нею в брак, устроил ей ту роскошную жизнь, о которой она мечтала. За этой связью последовала другая. Так девушка превратилась в содержанку. Отец, уже очень пожилой человек, ничего не замечал; брат, поглощенный учебой в Пажеском корпусе, тоже. Когда же он завершил учебу и хотел поступить в гвардию, перед ним закрылись двери одного полка за другим. Забудский потребовал объяснений, спрошенные уклонялись от ответа. Он встревожился, обеспокоился, стал настаивать. Наконец ему объявили, что причину своих неудач он должен искать в поведении сестры, ставшем общеизвестным. Молодой человек покончил с собой.
И ни один голос в салонах не прозвучал в осуждение командиров, которые своими отказами спровоцировали эту смерть.
Что же касается меня, я довольно тяжело привыкал к обстановке, окружению, занятиям и интересам, столь сильно отличавшимся от тех, что были у меня прежде, к которым меня влекли мои наклонности. Это сказалось на моей учебе и здоровье, которое серьезно пострадало от болезни, подхваченной в Пажеском корпусе таким необычным способом, что об этом случае стоит рассказать подробно.
В тот год моя матушка уехала во Францию, поэтому я жил в корпусе как интерн. Наступил Великий пост, который тогда строго соблюдался в России. Питание было скудным, нам ежедневно приходилось простаивать долгие церковные службы, поскольку православная традиция не позволяет садиться в церкви. Легко себе представить, как это сказывалось на мальчиках, которые переживали период созревания и роста. Некоторые заболевали, у других прямо в церкви случались обмороки. У меня после перенесенного гриппа вскочил прыщ на губе.
Однажды, когда я, как и мои одноклассники, подходил к алтарю, чтобы поцеловать икону, я лишь прикоснулся к ней, чтобы не задевать больную губу. Но я не учел, что это увидел офицер – надзиратель моего класса. Он, как всегда, стоял возле священного образа, поскольку в его обязанности входило следить, чтобы пажи прикладывались к иконе в соответствии с обычаем: надо было перекреститься перед иконой, прижаться губами к старинному металлу, распрямиться и уступить место следующему. Офицер-надзиратель заметил мою уловку и, несмотря на мои извинения, которые я счел обоснованными, заставил меня, под угрозой наказания, повторить поцелуй.
На следующий день губа у меня раздулась и разболелась, и я понял, что мои вчерашние страхи подтвердились и прикосновение к окислившейся меди старой иконы растравило прыщ. В санчасти корпуса, куда меня отправили, мне, по совету врача, приклеили английский пластырь. Результат оказался почти моментальным: губа распухла сильнее и посинела. В Святую пятницу я покинул корпус и отправился домой. Отец, видя состояние моего лица, встревожился и приказал вызвать хирурга корпуса, который отказался приехать; тогда отец обратился в госпиталь Кавалергардского полка, где я должен был служить, получив офицерские погоны. Там врач сказал, что меня необходимо срочно оперировать; у меня был карбункул, опасность увеличивалась из-за того, что он находился в таком месте, где он образовался, к тому же начиналось заражение крови. Чтобы спасти от заражения мозг, следовало сделать надрез на уровне основания черепа и произвести лигатуру вен.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы поправиться. Но моя болезнь имела и положительные стороны. Во-первых, мое несчастье и его причины произвели некоторый шум, и мне, в качестве исключения, позволили продолжать учебу дома, а форму надевать только на церемонии и экзамены. Кроме того, хирург корпуса был уволен, а должность офицера, надзирающего за правильностью прикладывания к иконе, упразднена.
Но шрамы у меня остались на всю жизнь.
Вот, кажется, я и рассказал все, что знал о Пажеском корпусе, о котором, насколько мне известно, очень мало писали, хотя он этого заслуживает.
