К Енко - Ф Достоевский - интимная жизнь гения
Он считал себя также свободным и в чисто физическом смысле. В этой области личные склонности Достоевского и его эротическая двойственность совпали с веяниями эпохи и настроениями некоторых интеллигентских кругов.
Когда его друг и биограф Н. Страхов познакомился с братьями Достоевскими в начале 60-х годов, он был поражен тем духом, который царствовал в редакции их журнала:
«Безобразие духовное судилось тонко и строго: безобразие плотское не ставилось ни во что. Эта странная эмансипация плоти действовала соблазнительно, и в некоторых случаях повела к последствиям, о которых больно и страшно вспомнить».
Достоевский разделял эти взгляды. Мало того: они соответствовали его обычному разграничению физического и духовного начала любви. И сейчас, как и в молодости, он считал естественными встречи, которые давали ему одно удовлетворение чувственного плотского желания.
В этот период жизни Достоевскому приписывают физическую близость с 12-летней девочкой, которую ему, якобы, в баню привела гувернантка.
Эту байку о Достоевском пустил гулять по свету его биограф Н. Н. Страхов, причем со ссылкой на профессора П. А. Висковатого, которому, якобы, ему лично об этом похвалился сам Достоевский.
Вполне определенно можно сказать, что это чистая выдумка о Достоевском. Вот что пишет об этом в своих «Воспоминаниях» Анна Григорьевна, вторая жена писателя:
«С своей стороны, я могу засвидетельствовать, что, несмотря на иногда чрезвычайно реальные изображения низменных поступков героев своих произведений, мой муж всю жизнь оставался чужд „развращенности“.
Очевидно, большому художнику благодаря таланту не представляется необходимым самому проделывать преступления, совершенные его героями, иначе пришлось бы признать, что Достоевский сам кого-нибудь укокошил, если ему удалось так художественно изобразить убийство двух женщин Раскольниковым» (стр. 402–403).
Сам Достоевский так выразился по поводу изнасилования малолеток:
«Самый ужасный, самый страшный грех — изнасиловать ребенка. Отнять жизнь это ужасно, но отнять веру в красоту любви — ещё более страшное преступление».
И далее Достоевский рассказал эпизод из своего детства:
«Когда я в детстве жил в Москве в больнице для бедных, где работал мой отец, я играл с девочкой (дочкой кучера или повара). Это был хрупкий, грациозный ребенок лет девяти.
Когда она видела цветок, пробивающийся между камней, то всегда говорила: „Посмотри, какой красивый, какой добрый цветочек!“ И вот какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал ту девочку, и она умерла, истекая кровью. Помню, меня послали за отцом в другой флигель больницы, прибежал отец, но было уже поздно.
Всю жизнь это воспоминание меня преследует, как самое ужасное преступление, как самый страшный грех, для которого прощения нет и быть не может, и этим самым страшным преступлением я казнил Ставрогина в „Бесах“»...
ЛЮБОВНАЯ ДРАМА В ЖИЗНИ ДОСТОЕВСКОГО С МОЛОДОЙ ДЕВУШКОЙ
Когда Достоевский обосновался в Петербурге, его публичные чтения на студенческих вечерах — и особенно главы «Записок мертвого дома», воспоминания о каторге — пользовались большим успехом. В этой обстановке подъема, шумных аплодисментов и оваций Достоевский познакомился с одной из слушательниц его лекций. После одного из его выступлений к нему подошла стройная молодая девушка с большими серо-голубыми глазами, с правильными чертами лица, с гордо закинутой головой, обрамленной великолепными рыжеватыми косами.
В её низком несколько медлительном голосе и во всей повадке её крепкого плотно сбитого тела было видно соединение силы и женственности. Ее звали Аполлинария Прокофьевна Суслова, ей было 22 года, она слушала лекции в университете. Достоевскому Аполлинария написала наивное и поэтическое письмо — объяснение в любви… В нем робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя, объяснялась ему в любви. Письмо взволновало Достоевского.
Аполлинария первая предложила свое сердце Достоевскому: во всех странах, во все времена юные девушки «обожают» известных писателей и артистов и делают им признания — письменно и устно.
Достоевский ответил на письмо, и они стали видеться сперва в редакции журнала, затем в доме брата Михаила и, наконец, наедине, между ними завязались интимные отношения.
Аполлинария немного занималась литературой, и в сентябре 1861 г. во «Времени» появился её рассказ «Покуда». Этот слабый и мало оригинальный очерк не отличался никакими художественными достоинствами; но редактор журнала Достоевский имел особые основания содействовать дебюту и дальнейшему сотрудничеству своей молодой знакомой («До свадьбы» — второй рассказ Сусловой — был напечатан в 3-й книжке «Времени» за 1863 год). Аполлинария, как женщина произвела на Достоевского сильное впечатление. Достоевский почувствовал очарование её красоты и молодости. Он был на 20 лет старше её, и его всегда тянуло к очень молодым женщинам. Во всех его романах — героини очень юные и любят их пожилые мужчины.
Аполлинария была очень хороша собою, в каждом её движении сквозила та неуловимая, раздражительная сила, которую американцы называют «призывом пола», а французы «обещанием счастья». В этом случае с молодой девушкой плотское притяжение было основой интереса Достоевского к Аполлинарии. Молодость 22-х летней Аполлинарии сразу возбудила в нем желание — неизменно нараставшее и перешедшее в телесную страсть. Однако вскоре эротическая сторона их отношений была подкреплена и осложнена эмоциями другого порядка.
Аполлинария была девушкой из народа, в ней проявлялась мужицкая стойкость и закал, её происхождение делало её типичной, русской, и это очень притягивало Достоевского, с его националистическими и народническими мечтаниями, которые именно в эти годы все более и более развивались в нем. До сих пор ему приходилось по преимуществу встречать женщин из дворянской или чиновной среды.
Аполлинария была представительницей нового поколения: в её словах и поведении Достоевского привлекала, а порою и ужасала психология молодежи, выросшей, когда он прозябал в Сибири. Встречаясь с сестрами Сусловыми и их друзьями, он вошел в соприкосновение с теми нигилистически настроенными юношами и девушками, которых он не мог принять идеологически; он отвергал и опровергал их воззрения иконокластов и атеистов, он полемизировал с ними в романах и статьях, но он не мог оторваться от них, и было что-то болезненное в том, как они завладевали его воображением. Здесь опять-таки проявилась его эмоциональная раздвоенность: он любил тех, кого должен был ненавидеть, и всего ближе ему были те самые революционеры, которых он разоблачал и бичевал. Они привлекали его внутренним огнем, горевшим в их речах, бессознательным идеализмом, сквозившим в их якобы цинических словах и нравах. В них дышал задор и пыл сильных, ищущих и растущих натур. Это он особенно угадывал в Аполлинарии. В Аполлинарии был сильно развит тот самый максимализм — во взглядах, чувствах, требованиях к окружающим, — который Достоевский так хорошо понимал, постоянно изображал в своих героях и считал исконной чертой русского характера. В Аполлинарии сочетались воля и идеализм. Она могла идти до конца в том, что считала правильным, пренебрегая условностями и удобствами, — и в то же время в ней жила наивная мечта о совершенстве, наблюдались порывы страстной, почти экзальтированной натуры.
