Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1
Железной дороги до Казани, где находился главноуполномоченный Комитета гофмейстер Ю. С. Нечаев-Мальцев, в помощь которому я назначался, тогда еще не было.
Все эти, кажется, шестьсот с лишком верст, в суровую зиму и по невозможным ухабам, я проделал тогда, не вылезая с саней и не давая себе ни часа отдыха.
Но моя молодость и мой малый чин, видимо, внушали тогдашнему казанскому начальству и некоторым тамошним жителям совсем другие чувства, чем мне самому.
Помню, с каким глубоким огорчением я нашел в гостинице на своем письменном столе, на другой день по приезде в Казань, изящный конверт, адресованный на мое имя, вскрыв который я прочел:
«Мордвинов! Нам кажешься ты слишком молод, чтоб прекращать крестьянский голод!»
Подобное же удивление с не меньшей категоричностью высказал мне при моем представлении и тогдашний командующий Казанским военным округом генерал-адъютант Мещеринов:
– Неужели не нашли там у вас в Петербурге никого постарше, чтоб послать сюда?!
Повторяю, я был молод, проникнут самыми горячими намерениями, был уже огорчен шутливым стихотворением, и потому слова старого генерала задели меня за живое.
Мне стоило неимоверных усилий, чтоб не ответить на них еще более решительными словами одного средневекового посла, сказанными однажды при подобном же случае и которые мне тогда пришли внезапно в голову:
«Если бы мой повелитель видел достоинство лишь в большой бороде, он послал бы к вам отнюдь не меня, а козла».
Но я все же был военный, чинопочитание и старческий возраст собеседника взяли свое, я сдержался и лишь ответил:
– Мое начальство, которое меня, вероятно, ближе знает, чем ваше высокопревосходительство, нашло меня подходящим для этой командировки, а отказаться от такого живого дела было нельзя, – я повернулся и вышел из комнаты.
Я до сих пор не знаю, чем руководствовался мой тогдашний командир полка генерал Хрулев, остановив свой выбор именно на мне.
Думаю, что ему были известна, не только из разговоров, моя особенная привязанность к русской деревне, но и из моего послужного списка он мог прочесть, что я числился уже и тогда выборным гласным от моего Тихвинского уезда.
Эта же молодость и красивый кирасирский мундир превратили меня в одном из самых глухих уездов – Мамыдышском – даже в невольного самозванца.
Я вспоминаю, как при моем посещении и обследовании там многих деревень большие толпы деревенского люда всегда собирались и долго стояли, не расходясь, около того дома, где мне приходилось останавливаться на ночлег.
Они мне оказывали, к моему сначала удивлению, самый неподобающий «царский» прием, становились на колени и обращались с просьбами, ничего общего ни с голодом, ни с помощью не имевшими.
Вскоре все это разъяснилось: в помощь мне по медицинской части был придан тогда доктор В. Верховский, уже пожилой человек, впоследствии известный профессор и директор Женского медицинского института, которого эти наивные люди считал, ввиду его возраста и мундира, за «дядьку или пестуна» наследника, а меня за самого «цесаревича», приехавшего собственною персоною узнать, как они живут и отчего голодают; прочности этих деревенских слухов, вероятно, способствовало только недавно окончившееся путешествие наследника по Сибири наряду с прошедшим уже всюду слухом, что «сам цесаревич» стал во главе Особого комитета по борьбе с неурожаем.
Как бы то ни было, разубедить их в противоположном, несмотря на все мои старания и старания сопровождавшего меня станового, было почти немыслимо.
Мне самому пришлось после одного такого увещания случайно услышать такие разговоры среди крестьян, продолжавших заглядывать в окна моей избы.
– Вишь, батюшка, кормилец-то наш – вон тот-то молодой… сам приехал… а вот не хочет, знать, выявиться народу… от нас хоронится… Думает, так ему способнее до всего дойти, да мы-то хорошо понимаем… Патрет та евон в моей избе висит, так знаю…
В чем они нашли мое сходство с наследником-цесаревичем, кроме моей молодости и мундира, для меня всегда остается полнейшей загадкой, но эти толки доставили мне тогда много неприятных ощущений.
К счастью, в остальных уездах они уже не повторялись.
В думах русского крестьянина, каким бы прозаичным он ни казался, всегда имеется известная доля воображения и сказки.
Он и верит крепко только в то, во что сам желает верить, а желания его всегда немного фантастичны, в особенности когда они связаны с представлением о царской семье…
В этом отношении, в смутные времена, дорога для самозванцев всякого рода вывала и, вероятно, еще долго будет широко открыта.
Тогдашняя командировка офицеров на борьбу с голодом вызывалась соображениями внести поменьше медлительства и рутины в то живое, требующее не бумаг, а энергии дело.
Многие видные чиновники с усмешкой возражали против подобных командировок, находя все доводы, которые обыкновенно принято высказывать в таких случаях против военных.
Но их предсказания все же не оправдались. Все уполномоченные отзывались с большой похвалой о деятельности назначенных им на помощь офицеров и настойчиво просили о присылке еще новых.
Но все же присутствие военных ничем не сказалось на уменьшении тогдашней канцелярской переписки.
Я вспоминаю, как однажды, возвратясь с дальнего утомительного обследования, я попросил заведующего канцелярией, нашего уполномоченного, очень милого статского советника и бывшего лицеиста Г., находившегося в соседней комнате, зайти на минутку ко мне, лежавшему в то время, от усталости, на диване.
– Никак не могу, – крикнул он мне в открытую дверь. – Пишу срочную бумагу.
– Какую бумагу? – поинтересовался я.
– Тебе предписание, чтоб ты немедленно выехал в такой-то уезд.
– Да ведь я рядом с тобой, – рассмеялся я. – Чего же ты еще пишешь… крикни мне, я и выеду…
– Что ты, юный корнет, понимаешь в делах! – возразил с искренним неудовольствием он. – А какой у нас останется след, что ты выехал?! Без бумаги тебе там и содействия не окажут.
– Да я и не нуждаюсь в их содействии!..
– Какой прыткий!.. Вот посидишь на первой же станции без лошадей, так и узнаешь, как учить опытных людей, – наставительно заключил он.
Надо сознаться, что в таких случаях бумага действительно не замедляла, а упрощала дело.
* * *Из других событий этого царствования мне помнится чудесное спасение царской семьи во время железнодорожного крушения в Борках22, и торжественная встреча Их Величеств по этому случаю в Петрограде. В тот день я был впервые в строю, на коне.
