Ю. Крылов - Анатолий Папанов. Снимайте шляпу, вытирайте ноги
Разумеется, он не идеален, мой Иван Иванович, у него свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, не всегда он понимает своих сыновей. Поэтому и происходит ссора с одним из них, Володей, который, будучи женатым, уходит к другой, — отец кричит, что в их семье женятся один раз, и слышать ничего не хочет… Трудно понять ему сына-музыканта. Но вот это желание понять, способность переменить свои понятия и методы воспитания, вникнуть в жизнь горячо любимого сына, который не так уж похож на тебя, — это очень важное качество. И оно, помимо прочего, делает его дом крепостью для всех в нем живущих…
Роль отца — сплав индивидуальных черт, тонких настроений. Серьезная и глубокая, она как бы изнутри освещена тем мягким юмором, который обычно свойствен цельным и крепким русским натурам. Смех и слезы здесь соседствуют, тревога, боль, радость тесно соприкасаются, за, казалось бы, поверхностным ходом событий проглядывает сущность явления, за обыденными поступками — правда характера, рожденного жизнью. Потому и волнуют современников проблемы, затронутые в фильме.
С особой теплотой вспоминаю я покойного Василия Маркеловича Пронина. Его доброту, человечность, полное растворение в актере. Никогда не забуду, как он плакал, снимая сцену встречи отца Иванова с младшим сыном. Эта душевная теплота режиссера мне всегда вспоминается, когда я вижу фильм «Наш дом». Кажется, она живет в самой ленте, наполняет все кадры его человеческой добротой. Думаю, что самый глубокий след остался во мне от этого фильма и этого человека.
Эта роль — еще больший шаг в сторону от моего привычного амплуа. Серпилин, что ни говорите, достаточно незаурядная личность, так или иначе, но выделяется из окружающей среды. Такие люди, как он, вообще не часто встречаются. А таких людей, как отец в «Нашем доме», — миллионы. И это, разумеется, требует совсем иной манеры игры. Человек, которого я сегодня играю, сложный и простой. Все, что в нем есть интересного, сложного, — это внутри, глубоко.
М. Линецкая: «Образ Ивана Ивановича Иванова в фильме „Наш дом“ — одно из значительнейших созданий Папанова. Артист открыл новый характер, неизвестный ранее нашему кинематографу. Образ немолодого рабочего человека показан Папановым в процессе развития, хотя годы Иванова, казалось бы, не дают повода ждать особых изменений его психологии и способа мышления. Артист угадал, раскрыл и показал, как трудно ломаются устоявшиеся представления, закостенелые понятия отца в столкновениях с сыновьями. Это тем более ценно, что обстоятельства, в которых пребывает герой Папанова, сами по себе настолько будничны, пережиты многими людьми в реальной повседневности, что препарировать их было непросто и уж во всяком случае актерски невыигрышно.
…В точной житейской достоверности артист не был бытовым. Фигура отца Иванова от сцены к сцене становилась все более окрыленной, по-народному поэтичной. Он был индивидуален, этот папановский Иванов, с определенными точными чертами национального характера, и в то же время он был одним из Иванов Ивановичей Ивановых, которых только в Москве — девяносто тысяч».
В. Пронин: «Признаюсь, я, режиссер кино, никогда не испытывал такой радости труда, как общаясь с театральным актером Папановым. Я наблюдал за его работой и удивлялся, как он будто бы легко (но эта легкость дается большим трудом) преодолевает себя, привычные актерские приемы, легко отрывается от найденного, находит иные краски, иную манеру пластического поведения в мизансценах. Я не боюсь утверждать, что это — актер поразительной тонкости, проникновения, огромного внутреннего и внешнего обаяния, для него специально надо писать пьесы и сценарии. Этого, к сожалению, никто не делал…»
Н. Сазонова: «С Папановым были знакомы давно и приветливо относились друг к другу, потому что я неизменно восхищалась его творчеством в театре и в кино, была потрясена его всенародно прославленным исполнением роли генерала Серпилина в фильме „Живые и мертвые“, а он очень благосклонно относился к моим театральным и кинематографическим работам.
Но настал день, когда нашему доброму знакомству суждено было перерасти в незабываемое. Меня пригласили на роль матери в фильм „Наш дом“, и оказалось, что моим партнером станет Анатолий Дмитриевич Папанов.
Я обрадовалась, но ненадолго. Он был моложе меня — мне подумалось, что на экране эта разница в возрасте будет слишком очевидной. Волнуясь, пришла на „Мосфильм“ подписывать договор, увидела там Папанова и не выдержала — честно поделилась с ним и режиссером-постановщиком Прониным своими сомнениями. Анатолий Дмитриевич обрушил на меня град опровержений. Мягко, своим проникновенным, мелодичным голосом он говорил: „Вы посмотрите на меня. Я же страшен! У меня тяжелое лицо — для всех возрастов, до самых древних! Вы же выглядите намного моложе — неужели это не видно?!“ Он так сурово расправлялся со своей внешностью в пользу моей, что спорить было просто неприлично. И он оказался прав: никто никогда не усомнился в том, что мы — нормальная, естественным путем сложившаяся семья, что у нас вполне могут быть дети столь разного возраста — от Вадима Бероева, прекрасного актера Театра имени Моссовета, которому в ту пору было уже за тридцать, до двенадцати летнего мальчонки.
Репетиции с Папановым доставляли огромную радость. И не только мне. Бероев признался однажды:
— Смотрю на вас с Анатолием Дмитриевичем со стороны, и так хочется туда, к вам, на площадку!
А уж в кадре Анатолий Дмитриевич обретал такую свободу, так ежесекундно жил своим Иваном Ивановичем Ивановым, простым рабочим человеком, шофером, отцом большой семьи, что я забывала о себе. Надо было только быть внимательной ко всему, что он делал, наслаждаться рожденными тут же, не виданными мною на репетициях его импровизациями и самой так же импровизационно соответствовать ему.
Никогда не забыть, как он вытирал мне слезы — грубовато, большим пальцем своей большой руки, словно по стеклу проводя им и приговаривая: „Ладно, Маша, прорвемся!“. И слезы лились у меня потоком — оттого, что рождалась не условная, но подлинная любовь к нему, человеку внешне грубоватому и потому еще сильнее обнажающему свою добрую душу. Я видела в его глазах и ласку, и тревогу за детей, уходящих из семьи в нелегкую самостоятельную жизнь.
Мы хвалим актеров за внятный „второй план“, а у Папанова одновременно, сменяя друг друга, сплетаясь, выявлялись три, а то и четыре „плана“. И все это рождалось внезапно, тут же, под светом кинематографических дигов и перед кинокамерой. Это дорогого стоит.
