Александра Давид-Неэль - Путешествие парижанки в Лхасу
Однажды утром, когда мы неосторожно совершали утреннюю трапезу в небольшой пещере у дороги, неожиданная встреча вновь пробудила страх в наших сердцах.
На сей раз это была знатная дама, элегантно одетая и увешанная украшениями, в сопровождении трех слуг. Она остановилась около нас и осведомилась, откуда мы родом.
В то время мы выдавали себя за монгольских докпа с северных пастбищ Кукунора[43].
Йонгден ответил:
— Мы живем за Голубым озером.
— Вы — пилинги[44]? — спросила она.
Я разыграла веселое изумление и принялась смеяться, как будто мысль о том, что меня приняли за иностранку, казалась мне чрезвычайно забавной, а Йонгден поднялся, привлекая к себе внимание дамы, чтобы она могла убедиться, что в чисто монгольских чертах его лица нет ничего европейского.
— Это моя мать, — заявил он, указывая на меня.
Женщина задала нам еще несколько вопросов и продолжила свой путь.
Вскоре мимо нас проехал ее муж, восседавший на великолепном коне с роскошной сбруей. Его сопровождала дюжина слуг; некоторые из них вели лошадей дамы и служанок, шествовавших впереди.
Богатый путешественник даже не удостоил нас взглядом. Йонгден узнал от одного из слуг, следовавшего на некотором расстоянии сзади с мулами, нагруженными вещами, что его хозяин живет в небольшом населенном пункте на другом берегу Меконга, и это обстоятельство окончательно повлияло на мое решение обойти стороной городок, столицу провинции Царонг, где находится резиденция ее наместника.
Вопрос, заданный женщиной, вызвал у меня сильное беспокойство. Значит, несмотря на то, что я старательно натерла свое лицо какао, смешанным с толчеными углями, несмотря на мои хорошенькие косички из волос яка, я не слишком походила на жительницу Тибета. Что еще я могла придумать? Кроме того, вероятно, мое лицо было здесь ни при чем; какие-то слухи обо мне могли просочиться с другой стороны границы и распространиться в Лахангре. Не слишком ли долго мы оставались в этом селении и не возникло ли подозрений на наш счет у ризничего?.. Мы с Йонгденом терялись в догадках.
Прекрасная долина, по которой мы шли, утратила свое очарование. Мне снова начали мерещиться шпионы за каждым кустом и чудиться голоса в шуме бурных вод Салуина; эти голоса изрекали слова угроз и насмешек.
И тут нам пришло в голову, что, возможно, мы сами напросились на этот вопрос. Когда Йонгден сказал, что мы живем «за Голубым озером», она, должно быть, перепутала «тсо» (озеро) с «жиа тсо» (океаном) и решила, что мы прибыли «из-за голубого океана»; это означало, что мы не являемся жителями Азии. Данное предположение нас успокоило, но мы навсегда исключили из своего дорожного лексикона слова «тсо парчо ла» (за озером) и перенесли свою родину на другую широту, почти на три градуса южнее, и сделались уроженцами Амдо, обитателями окрестностей Лабранга.
Мы приближались к Тана, где, как мне говорили, находится пограничный пост. Полагаясь на карты и прочитанные мной путевые заметки, я считала, что дорога паломников, пролегающая вокруг Ха-Карпо, поворачивает здесь на восток, поднимаясь к перевалу под названием Чу-ла, который ведет на китайскую территорию, на другой берег Меконга. На самом деле единственная дорога к Меконгу в этом месте раздваивается, продолжая виться вдоль Салуина, в то время как тропа паломников простирается на север до самого Вабо. В то время я не подозревала об этом факте и была всецело поглощена сочинением новой истории о цели нашего путешествия. Нам предстояло оставить позади святую гору, которая до сих пор служила благовидным предлогом для наших планов, и я уже подумывала о том, что начальнику пограничного поста Тана, очевидно, строго предписано выявлять и допрашивать тех, кто сворачивает с кольцевой дороги и устремляется в глубь Тибета.
Мы решили войти в Тана ночью. На сей раз наш план удался. Он удался даже слишком: не только мы оказались совершенно скрытыми от глаз, но также окружающая местность и дорога — и ориентироваться было чрезвычайно трудно. Наконец мы добрались до храма, где обитало множество сторожевых собак, и они яростно залаяли при нашем приближении. К счастью, собаки находились во дворе, окруженном стенами, и не могли на нас напасть, но я боялась, как бы люди не пришли посмотреть, не воры ли вызвали этот шум. Также следовало опасаться, что о таинственных путниках, которые бродят по ночам, донесут пограничникам или те узнают об этом ненароком, и начнется дознание. Чтобы не рисковать, Йонгден во весь голос позвал ризничего, умоляя его приютить на ночь измученного арджопа, который едва волочит ноги из-за боли.
Мой спутник выражал свою просьбу патетическим тоном и говорил достаточно громко, чтобы его услышали во всех помещениях храма.
Пока он разыгрывал эту комедию, я отошла в сторону. Мы были абсолютно уверены, что ризничий не станет вставать в столь поздний час, чтобы впустить какого-то нищего. Прождав довольно долго, Йонгден отправился дальше, громко причитая: «Ох! До чего же немилосердно оставлять бедного больного ночью на холоде! Как это безжалостно! Какие жестокие люди!» И так далее.
Его жалобы постепенно стихали, как звучит за кулисами оперы невидимый хор удаляющихся прохожих. Это было довольно эффектно. Я чуть не зааплодировала ему.
Таким образом мы благополучно миновали храм. Ни у кого из тех, кто мог там находиться, будь то ламы или миряне, не должно было возникнуть наутро сомнений по поводу нищего, которого они слышали ночью. Но где же деревня? Кромешная тьма не позволяла нам ее разглядеть, и, даже увидев дома, мы не решились бы направиться в их сторону из страха вновь столкнуться с собаками наподобие тех, что охраняли лаханг, но уже непривязанными.
Йонгден настаивал на том, чтобы мы улеглись прямо на тропе и поспали несколько часов. Я же предпочитала отойти подальше и найти более удобное место. Мы оказались около какого-то ручья. Разглядев камни, по которым можно было перейти речку вброд, я отправилась на разведку на другой берег и обнаружила две пещеры. Теперь у нас было убежище, где мы могли провести остаток ночи, — «дом», под крышей которого нам предстояло отдохнуть. Местные божества были к нам благосклонны.
Я поспешила сообщить своему спутнику о нашей удаче. Мы тотчас же устроились в пещере, самой большой из всех, какие я когда-либо видела, и наконец-то поужинали, запивая тсампа глотками ледяной воды из ручья, а затем забылись глубоким безмятежным сном набожных тибетских нескорпа[45], измученных и в то же время довольных жизнью.
