Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь
Народ шептался, народ тревожился. Бродили всякие неприятные слухи. А когда в «Советской России» появилось письмо Нины Андреевой с гневными обвинениями в адрес перестройки, атмосфера как-то сама собой сделалась душной. Все громче звучали речи ортодоксальных коммунистов о необходимости навести порядок железной рукой, поговаривали о скорой реабилитации Сталина. Нависло предчувствие чего-то страшного.
Мне не хотелось ждать, когда на страну вновь опустится непроглядная туча. А общая ситуация ведь не сулила ничего хорошего. Помню мое безмерное изумление, когда возникли гигантские очереди за хлебом. В Москве хлеб стал дефицитом! В столице! В магазинах исчезали продукты, появились продовольственные талоны — грозное предзнаменование голодных времен. Пустая говорильня представителей верховной власти начала вызывать раздражение. Страна трещала по швам. Конечно, меня лично не касался дефицит продуктов: с моими деньгами я мог купить что угодно, в ресторанах столы ломились от яств. Однако общая атмосфера в Советском Союзе заставляла задуматься о будущем.
Вдобавок, как картежник, я столкнулся с неожиданной стороной перестройки: как грибы плодились игровые залы, тут и там появлялись казино. Помню, как открывались казино в ресторане «Савой» и гостинице «Ленинградская». Я настороженно наблюдал за этой новой стороной игрового мира. Рулетка развернула перед азартными людьми такие радужные горизонты, что почти весь средний уровень игроков ринулся в казино. Казино — это прямая конкуренция игрокам моего уровня, поэтому крупные карточные игроки начали уходить. Механический мир рулетки выдавливал с игрового поля меня и мне подобных.
Сложившаяся в стране ситуация подталкивала всех к каким-то действиям. Цены стремительно поднимались. До капитализма было еще далеко, а социалистический уклад, гарантировавший каждому кусок хлеба, уже исчез. Наступила эпоха жестокой борьбы за выживание. Люди шли либо в бизнес, либо в бандиты. Бизнес в то время подразумевал только торговлю, а если точнее, то перепродажу по завышенным ценам всего, что можно было продать. Первыми бизнесменами стали те, кого мы совсем недавно презрительно называли словами «фарцовщик» и «барыга». Фарцовщики вызывали во мне неприятное чувство брезгливости. В них не было душевной широты, они жили «из-под полы», от них, на мой взгляд, веяло нечистоплотностью.
Жизнь требовала безотлагательных решений. Пойти в бизнес означало одно — влиться в ряды этих «барыг». Но разве мог я присоединиться к спекулянтам, которых презирал всем сердцем? Все во мне яростно протестовало против того, чтобы посвятить себя торговле. Она, в моих глазах, была тем же барыжничеством, только масштабнее. Должно было пройти время, чтобы мое отношение к торговле, как к спекуляции, сменилось отношением к ней как к нормальному зарабатыванию денег. Необходимо было перейти из одной системы координат в другую. Нужно было, чтобы время размыло границы между «плохим» и «хорошим», между «можно» и «нельзя», между «торговлей» и «спекуляцией». Ценности в СССР резко поменялись, а мышление мое оставалось прежним.
К 1989 году мне уже нечем было заниматься в России.
Карты для меня были естественным образом жизни, я сросся с ними. В карточной игре я добился небывалых высот, мог смело похвастать моим мастерством. С помощью карт я зарабатывал деньги, с помощью карт я сражался, с помощью карт я поднимался по социальной лестнице. Моя карточная битва за деньги всегда была трудной и честной. В торговле же я не видел ни чести, ни тонкого ума: купи по рублю, перепродай за десять. Все выглядело очень примитивно, большого ума для такого бизнеса не требовалось. Я видел в торговле только хапужничесгво. Любая безмозглая домохозяйка могла заниматься торговлей…
Всякий перелом требует времени, иногда внутренняя перестройка длится годы, не поспевая за стремительными процессами, происходящими вокруг. Политика и экономика уже изменились, а люди продолжали растерянно ждать, когда все вернется в привычное им русло. Творившееся в стране напоминало сумасшествие. Я считал, что новая экономическая система рухнет.
Некоторые осмелились рискнуть и начать свое дело. Им нечего было терять, поэтому они решительно бросились в омут перестройки. Бедный, у которого ничего нет, может азартно рискнуть, сунуться черт знает куда, влезть в любую аферу. Бедный надеется разбогатеть, он верит в удачу. И у него, как ни странно, все получается. Те, у кого не имелось никаких сбережений, легко влились в эту жизнь, легко поверили в сказочные перспективы, потому что они попали в безвыходное положение. Отчаяние сделало их смелыми. А мне было что терять: шикарная квартира на Фрунзенской набережной, машина, деньги, и я не чувствовал ни малейшего желания рисковать всем этим. Шла игра без правил, и мне не хотелось включаться в нее.
В самом разгаре этого безумия меня пригласил к себе в Италию Луиджи Лонго, я решил не отказываться и поехал к нему в Милан. Луиджи Лонго — сын того самого Лонго, который в конце Второй мировой войны застрелил Муссолини и повесил его вверх ногами. Луиджи воспитывался в России, в детском доме в Иваново. Жена у него русская, Людмила. В свое время меня познакомил с ним Иосиф Давыдович Кобзон.
Путешествуя по Италии, я не ставил перед собой никаких конкретных задач, просто хотелось пожить в стороне от хаоса. «Путешествовать, путешествовать: полюбить небеса, страны, плениться каким-нибудь городом или расою», — как сказано у Жана Лоррэна. Правда, я ничем не пленился, но Италией насладился сполна. У Лонго я отдыхал с семьей целый месяц. То было время тишины и беззаботного уюта, позволившее мне повидать самые известные города и заглянуть в провинциальные уголки. Конечно, знакомство с Италией получилось поверхностным, но для начала и не требовалось ничего больше. Я просто набирался ярких впечатлений: прикасался к обломкам античности, вслушивался в звон колокольни в живописной деревушке, вдыхал запах цветов, радовался игре солнечных лучей в тяжелых гроздьях винограда. На один день нам удалось попасть в Венецию. Плавали по каналам, арендовав две гондолы: в первой лодке устроились мы, а во второй следовали музыканты, исполнявшие для нас на аккордеоне и мандолине лирические итальянские песни. Это было мое знакомство с Венецией, похожее на то, как с ней знакомятся многие, и я подумать не мог, что следующий мой приезд на Большой канал будет окрашен совсем в иные тона…
Итак, вкусив спокойствия, ощутив сладость умиротворения, я спросил себя: «А почему такая жизнь не может продолжаться и дальше? Разве я не могу позволить себе неторопливую прогулку по Европе?»
