Владимир Лучанинов - Люди Грузинской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции
Помню, на первой моей ночной пасхальной службе было столько людей, что руку не поднять. Мне и ноги отдавили, и волосы свечой сожгли, в общем, все кошмарное, что только могло случиться, случилось, и при этом я была такой счастливой, как никогда в жизни! Видела, как отец Давид, еле стоявший на ногах после Страстной недели, преобразился после ночной пасхальной литургии, в нем появилось столько энергии, что он буквально носился или даже летал по всей церкви, провозглашая: «Христос Воскресе!»
И я подумала: «Какой же счастливый этот человек!» Подумала и позавидовала, и это ощущение было тоже одним из самых важных моментов моего пути.
Духовные книги тогда перепечатывали на машинке с редких дореволюционных изданий, а далее, кто как мог, размножал копии, потом уже появились ксероксы. Мне удалось достать труды святителя Игнатия (Брянчанинова). И один молодой человек, ходящий в церковь, спросил: «Зачем тебе эта книга? Ты же не собираешься в монахини?» – «Нет, не собираюсь», – ответила я, но это «нет» прозвучало в сердце как-то неубедительно, прозвучало так, что стало грустно. А когда я прочла эту книгу, то уже осмысленно позавидовала всем монашествующим.
Мы, молодые духовные чада отца Давида, были настолько сплочены и увлечены, что даже среди верующих некоторые считали нас сектантами, а другие говорили, что мы пребываем в прелести. Но Святейший всегда нас вдохновлял и поддерживал, часто приглашал к себе, мы вместе с ним обедали, он расспрашивал нас о нашей деятельности, давал советы. Помню, как он ребятам рассказывал и с удовольствием показывал, как лучше убирать коровник. Вообще и Патриарх, и отец Давид вели себя так, что все мы находились ежедневно как бы в живом «Патерике»[31]. Не то чтобы противоречия между чтением «Патерика» и реальностью совсем не было – реальность как-то просто и естественно оказывалась продолжением «Патерика».
Потом Церкви стали возвращать храмы. Мы их убирали, готовили к открытию. Все возобновлялось буквально на наших глазах. И ощущалась такая благодать, что мы чувствовали себя словно первые христиане.
Духовник сказал мне:
– Существует два пути – семья или монастырь.
– Конечно, семья, – ответила я.
– Тогда молись.
Я молилась, и Господь указал мне путь. Он Сам все устроил. Я не хочу об этом рассказывать, это чересчур личное и касается не только меня. Господь устроил все так, что и выбирать мне особенно не пришлось. И я обрадовалась, потому что внутренне всегда желала монашества.
Надолго? Навсегда!
А потом Святейший организовал нам поездку в Прибалтику, в Пюхтицкий монастырь, мы жили там целый месяц.
Сама атмосфера монастыря и личности сестер сильно подействовали на меня. Была там пожилая матушка Ольга в трапезной. Она ворчала все время, а я тогда ничего не умела делать.
Как меня монахини там выносили, до сих пор удивляюсь! Когда матушка Ольга приближалась, становилось буквально тепло, от нее ощутимо любовь исходила.
Когда вернулась домой, поняла, что уже не смогу жить так, как раньше. Пришла к духовнику и сказала, что хочу в монастырь. «Ты же сама видишь, что еще не готова идти в монастырь», – ответил он. А я подумала, что никогда не буду готова, нужно просто решиться.
Вскоре Патриарх благословил отца Давида, сестру владыки Николая, Кетеван, меня и еще нескольких девушек поехать и пожить в мцхетском монастыре Самтавро[32]. При этом не сказал ничего определенного:
– Поезжайте, повяжите там свои гобелены.
Дома я сказала, что уезжаю на выходные. Кети тоже отпросилась на субботу и воскресенье; ей с родителями гораздо сложнее приходилось, чем мне, но на два дня, конечно, ее отпустили. Помню тот день. Все уже были в монастыре, когда приехали мы с Кети, нас спросили:
– Вы надолго?
И когда я собралась ответить, что на субботу и воскресенье, отец Давид ответил за нас:
– Навсегда…
Я промолчала. И мы, действительно, остались навсегда. А гобелены, кстати, никто из нас там не вязал, мы занимались восстановительными работами, монастырь необходимо было поднимать. Вслед за нами в монастырь пришла еще одна наша подруга – теперешняя матушка Елизавета.
И когда мы вот так остались в монастыре, наши родители объединились и начали настоящие военные действия. Мне отец только недавно рассказал, как он к Святейшему ходил. Тогда отец начал свою речь, стал возмущаться, говорить о молодых людях, губящих себя, вместо того чтобы создавать семьи, развивать науку, поднимать государство. В общем, всю нашу с подругами будущую жизнь описал так, словно от нас зависит не только судьба Грузии, но и всего мира! А Святейший сидел и молчал. Отец пошел по второму кругу, потом по третьему, и в какой-то момент вдруг ощутил, что все, что он говорит, звучит странно. И когда он остановился, Патриарх спокойно сказал:
– Но это же ваша дочь сама выбрала путь своей жизни!
И вдруг появился отец Гавриил…
Мы ничего тогда не знали и не умели. Как же много ошибок мы допускали! Часто к нам приезжал Святейший, помогал и утешал. Сам учил нас церковному пению.
Отец Давид приезжал в монастырь постоянно. Он не только служил и принимал исповеди, но и помогал нам с послушаниями, в первую очередь с их организацией, ведь игуменьи в монастыре тогда не было. Насельниц тоже было не более десяти, и все пожилые, кроме одной матушки Нины (как раз она сейчас игуменья Самтавро). Все матушки были необыкновенные, они приняли нас с любовью, среди них выделялась Рахиль, она плакала, когда мы молились небрежно. И это воздействовало очень сильно. Постепенно все стало складываться.
И вдруг в нашей жизни появился архимандрит Гавриил (Ургебадзе). Он пришел в монастырь и поселился в деревянном курятнике, смешном и грязном, покрашенном голубой краской. И отец Гавриил всем нам очень помог почувствовать, что такое настоящее живое христианство.
Дело в том, что мы, конечно, пребывали в тонкой гордости. Ведь мы бросили все, пришли в монастырь, восстанавливаем его, молимся, серьезно постимся. Одним словом – героини! Или даже святые подвижницы. А отец Гавриил ежедневно рушил в нас эти представления. Он просто нам покоя не давал! Я очень ему благодарна за то, что он дал мне осознать мою немощь, что я и в монастыре живу духовно комфортно, только для себя. До сих пор во мне это осталось. К монастырскому уставу я привыкла, подстроила его под себя, оставив себе самое драгоценное – уютные моменты отдыха, чтобы никто не вторгался в них. Но отец Гавриил вторгался в них постоянно и осмысленно. Только наступало предвкушение спокойствия и уединения, например, после службы или послушания, когда я собиралась почитать духовную книгу, появлялся отец Гавриил и начинал кричать: «Пришли гости! Скорее! Суп, лобио! Несите быстро!» Как же мне это не нравилось, просто раздражало! Но я любила отца Гавриила, его невозможно было не любить. Он помог мне увидеть свой эгоизм, увидеть, что я не себя отдаю до конца, а, напротив, для себя все устраиваю[33].
