Литтон Стрэчи - Королева Виктория
Повседневные дела, и в Лондоне, и в Виндзоре, не отличались разнообразием. Утро было посвящено делам и Лорду М. В полдень всем двором выезжали на верховую прогулку. Возглавляла кавалькаду королева, в своем вельветовом плаще и высокой шляпе с отороченными вуалью полями, а Лорд М. скакал рядом. Скакали обычно быстро и далеко, к величайшему удовольствию Ее Величества. Когда возвращались во дворец, оставалось еще немного времени на предобеденные развлечения — играли то в бэтлдор и шатлклок[12], а то просто носились по галереям с детьми. Затем обед, и церемония решительно усложнялась. Джентльмены самого высокого ранга усаживались по правую руку от королевы; по левую руку — и вскоре это стало непреложным правилом — садился лорд Мельбурн. После того как леди покидали обеденный зал, джентльменам не дозволялось сильно от них отставать. Ходили слухи, что по поводу столь короткого времени, отпущенного им на питие вина, не раз возникали споры между королевой и ее премьер-министром[13], но она оставалась непреклонной, и вскоре послеобеденное пьянство стало выходить из моды. Когда компания снова собиралась в гостиной, этикет был жестким. В течение нескольких минут королева по очереди обращалась к каждому из гостей; и во время этих коротких допросов королевская сухость ощущалась с болезненной очевидностью. Как-то вечером на этой церемонии присутствовал мистер Гревиль, секретарь тайного совета, мужчина средних лет с жестким лицом, и, когда подошла его очередь, молодая хозяйка обратилась к нему: «Вы выезжали сегодня верхом, мистер Гревиль?» — «Нет, мадам, не выезжал», — ответил мистер Гревиль. «Была такая чудная погода», — продолжила королева. «Да, мадам, погода отличная», — сказал мистер Гревиль. «Правда, было немного прохладно», — сказала королева. «Да, действительно прохладно, мадам», — сказал мистер Гревиль. «А ваша сестра, леди Френсис Эгертон, кажется, она выезжала?» — сказала королева. «Да, она иногда выезжает, мадам», — сказал мистер Гревиль. Возникла пауза, после которой мистер Гревиль перехватил инициативу, не рискнув, впрочем, сменить тему. «А Ваше Величество выезжали сегодня верхом?» — спросил мистер Гревиль. «О, да, и катались очень долго», — оживившись, ответила королева. «А понравилась ли Вашему Величеству лошадь?» — спросил мистер Гревиль. «О, лошадь была великолепна», — ответила королева. На этом разговор закончился. Ее Величество пожаловала его улыбкой и легким кивком, мистер Гревиль отвесил глубокий поклон, и разговор перешел к следующему джентльмену. Когда гости расходились, герцогиня Кентская садилась играть в вист, а остальные собирались за круглым столом. Лорд Мельбурн усаживался рядом с королевой и заводил какой-нибудь поучительный разговор — обычно обсуждалось содержимое одного из громадных альбомов с гравюрами, которые горой лежали на круглом столе, — и так до полдвенадцатого, пока не наступало время сна.
Иногда случались отступления от заведенного порядка: вечер могли провести в опере или на спектакле. На следующее утро королева обязательно записывала свои критические замечания. «Давали трагедию Шекспира „Гамлет“, и мы вошли, когда она уже началась. Гамлета играл мистер Чарльз Кин (сын старого Кина), и, надо сказать, великолепно. Его трактовка этого очень сложного, и, я бы даже сказала, непостижимого персонажа просто восхитительна; с каким великолепием он произносил все эти длинные монологи; он чрезвычайно грациозен, и все его движения и позы очень хороши, чего не скажешь о его лице… Я уехала сразу же после окончания». Позже она выезжала посмотреть Макреди в «Короле Лире». Пьеса была для нее в новинку. Она ничего о ней не знала и поначалу мало интересовалась происходящим на сцене, предпочитая переговариваться и смеяться с лордом Чемберленом. Но по мере развития сюжета ее настроение переменилось, внимание сосредоточилось, и она уже больше не смеялась. И все же она была удивлена; пьеса показалась ей странной и ужасной. А как считает Лорд М.? Лорд М. считал, что пьеса неплоха, но, конечно, «груба, неотесанна, написана для тех старых времен, с этими неестественными персонажами». «Я рад, что вы ее посмотрели», — добавил он. Но, несомненно, наибольшую радость вызывали у нее вечера с танцами. Она всегда устраивала танцы по малейшему поводу — будь то визит кузенов, день рождения, или просто собрание молодежи. И когда начинал играть оркестр и фигуры танцоров раскачивались в такт музыке, она ощущала, как сама начинает раскачиваться в тесном окружении юношеских душ — ее счастье достигало вершины, глаза искрились, и она танцевала и танцевала до самого рассвета. В такие минуты даже сам Лорд М. предавался забвению.
VШли месяцы. Закончилось лето: «наиприятнейшее лето моей жизни, и я никогда не забуду этого первого лета моего правления». С удивительной быстротой приближалось следующее лето. Как чудесный сон промелькнула коронация. Древний, запутанный, бесконечный церемониал сработал настолько хорошо, насколько можно, подобно какому-то невероятно сложному, слегка разладившемуся механизму. Маленькая фигурка прошла через все его шестеренки. Она сидела; она шла; она молилась; она носила державу, которая была так тяжела, что она едва могла ее удержать; архиепископ Кентерберийский вышел и надел ей кольцо не на тот палец, так что она чуть не расплакалась от боли; во время присяги старый лорд Ролл запутался в мантии и упал со ступенек; ее завели в боковую часовню, алтарь которой покрывала скатерть с бутербродами и бутылками вина; она заметила Лейзен в верхней ложе и, садясь в мантии и короне на трон исповедника, обменялась с ней улыбками. «Я навсегда запомню это день — величайший день моей жизни», — записала она. Но величие вскоре опять растворилось в юности и простоте. Возвратившись в Букингемский дворец, она вовсе не выглядела усталой. Она взбежала к себе, сбросила с себя маску величия и искупала на ночь песика Деша.
И снова жизнь потекла с привычной размеренностью — хотя, конечно, эта размеренность временами нарушалась. И в первую очередь это происходило из-за странного поведения дяди Леопольда. Король Бельгии не смог устоять перед искушением — воспользоваться своим семейным положением для дальнейшего укрепления дипломатических позиций. Да и, в конце концов, о каком отказе может идти речь? Какое тут искушение, разве не было такое поведение «selon les regies»[14]? А для чего же еще существуют королевские браки, как не для того, чтобы монархи, вопреки конституционным препонам, могли вмешиваться в политику других государств? В высших целях, конечно; что ж тут непонятного. Королева Англии была его племянницей — и даже более — почти что дочерью; его доверенный агент занимал при ее дворе наивыгоднейшее положение. Конечно, в такой ситуации было бы противоестественным, было бы совершенно неправильным упустить такую возможность и не исполнить свои желания, путем личного влияния, за спиною английских министров и вопреки иностранной политике Англии.
