Борис Тихомолов - Небо в огне
И я подумал: "Вот и выходит, что койка моя — счастливая".
Боевое крещение
Утром в столовой я встретился с майором Назаровым.
— Садись со мной, — сказал он. И я снова почувствовал на себе его оценивающий взгляд. Он прихлебнул из стакана горячего кофе и, обжегшись, поставил его на стол. — Хорошо летаешь… Я так еще никогда не рассчитывал. И даже не знал, что так можно. Здорово получается!
Я покраснел, почувствовав его моральное превосходство. Не каждый смог бы так вот запросто сказать такие слова другому, да еще молодому летчику, а ведь он замещал заболевшего командира эскадрильи.
— Товарищ командир, — начал я. — Мне хотелось бы закрепить начатое…
Назаров посмотрел на меня искоса:
— Хочешь слетать на боевое задание?
— Хочу, — признался я. — Но только не слетать, а летать.
Он рассмеялся, словно я сказал какую-то несуразицу. Допив кофе, поднялся.
— Ладно, поговорю с командиром полка, а ты постарайся никуда не отлучаться. Он тебя вызовет.
Это был для меня день мучений. Уже перевалило за полдень, а меня не зовут. И майора Назарова не видать. Что такое? Как расценить это молчание?
И наконец распахивается дверь. Я — в который раз! — поднимаю голову и слышу, как дежурный произносит мою фамилию. Вскакиваю, как на пружинах.
— Куда?
— К командиру полка.
Все, кто были в общежитии, проводили меня взглядами до самых дверей. Кто-то крикнул вслед:
— Ни пуха тебе, ни пера!
Я вздрогнул от радости: ведь это уже почти признание… Вышел. Потом опомнился, открыл дверь, просунул голову:
— К черту!
Зал наполнился хохотом.
Постучавшись и получив разрешение войти, я сразу же заметил, с каким трудом присутствующие в кабинете стирают улыбки с лиц.
Кроме командира полка, здесь было четверо: начальник штаба, комиссар, заместитель по летной части и майор Назаров.
"Ясно, говорили об мне", — подумал я и, смущаясь, доложил, что летчик такой-то прибыл.
— Садись. — Командир полка пододвинул мне стул.
Я сел, не смея поднять глаз. Чувствовал, что все здесь присутствующие относятся ко мне доброжелательно, но почему они смеются? Что смешного в моих поступках? Ну, правда, я подбивал ребят пойти всем вместе и потребовать, чтобы дали самолеты. И пока я тренировался, они ходили в штаб. Так что же тут такого?
— Та-ак, — сказал командир, прикрывая ладонью улыбку. — Значит, выражаем недовольство? Делегацию подсылаем? Хорошо-о.
Я смутился совсем. Пропало дело. Сейчас мне дадут такой самолет…
— Да, конечно, а что же… — пробормотал я. — Столько времени болтаемся. Ребята воюют, а мы…
— Ну разумеется, — уже серьезно сказал командир. — Летать хотят все, но, к сожалению, это невозможно. Ты, наверное, знаешь, что у нас не хватает самолетов.
— Знаю, мне говорили.
— Вот-вот. И еще у нас нет штурманов. Я удивленно поднял глаза:
— Штурманов? Товарищ командир, " а я могу и без штурмана.
Начальник штаба, и комиссар, и майор Зинченко, и Назаров разом прыснули от смеха. У командира полка перехватило дыхание.
— Что? Что ты сказал? — Он заразительно расхохотался.
Глядя па него, засмеялся и я. Но, откровенно говоря, мне было непонятно, чем я их рассмешил. И что тут такого смешного — летать без штурмана? Всю жизнь летал — и ничего! В любую погоду…
— Нет, брат, — все еще смеясь, сказал командир. — У нас без штурманов ни на шаг. Он приведет тебя к цели, сбросит бомбы…
— А сбросить и я могу. Аварийно. В моей кабине рычаг есть.
Командир переглянулся с комиссаром. "Ну что? — говорил его взгляд. — Видал ты такого фрукта?"
Комиссар кашлянул в кулак.
— Да не мучай ты его, Алексей Иванович! Ну дай ты ему слетать. Кстати, и случай есть. Командир вдруг стал серьезным.
— Ты думаешь?
— А что же — оправится. И погода как раз подходящая. Дай ему только штурмана получше.
Командир на несколько секунд задумался. И сейчас же в кабинете все неуловимо изменилось. Если только что ощущалась неофициальная, дружественная, почти семейная обстановка, то сейчас от нее не осталось и следа. Чуть скрипнули стулья, шаркнули по полу ноги, и позы всех сидящих из расслабленных и вольных приняли положение готовности.
— Хорошо, — сказал командир и посмотрел на Назарова. Тот встал.
— Я вас слушаю!
— Дайте ему штурмана Киндюшова. Стрелка и радиста — по вашему усмотрению. Самолет — "девятка". Вылет… — командир посмотрел на часы, — в семнадцать тридцать. Все. Выполняйте!
— Есть!
Назаров откозырял, четко повернулся и вышел. Вслед за ними поднялись и вышли все остальные. И только тут до меня дошел смысл происходящего — мне предстоит боевой вылет! Это было все, что удержалось в моем сознании, остальное прошло мимо.
Я вскочил со стула, досадуя, что не догадался этого сделать раньше.
— Товарищ командир, разрешите идти.
— Нет, погоди. — Командир полка встал и, подойдя к висевшей на стене карте, ткнул в нее пальцем.
— Вот здесь, в тридцати минутах полета от линии фронта, стоят сейчас эшелоны противника. Два — с солдатами, один — с боеприпасами. Их надо разбомбить. Понял?
"Интересно, — подумал я, — как же мы их ночью-то искать будем? И что, они будут нас ждать?" А вслух сказал:
— Понял.
Командир будто прочел мои мысли,
— Они не уйдут, потому что, во-первых, партизаны взорвали перед ними путь, ну и, во-вторых, потому что… ты ведь с вылетом не задержишься? Тебе вылетать… — он посмотрел на часы, — через сорок пять минут. Сейчас твой штурман получит задание и — в путь!
Я с недоумением посмотрел за окно. Стоял день. Светило солнце. Голубело весеннее небо.
— Да-да, к-конечно, — пробормотал я, чувствуя неприятный холодок на спине. — Я вылечу вовремя. Разрешите идти?
— Идите.
Я козырнул и вышел. Ноги у меня слегка заплетались. Я ничего не понимал. Полк был ночным, и вдруг… такая неожиданность! Посылают днем… Без сопровождения. Но ведь это же… Чуть только сунемся к линии фронта, и пожалуйста! — истребители тут как тут. У них пушки, а у нас… пулеметы.
Все остальное я проделал как во сне. Оделся, спустился, сел в машину, где меня ожидал экипаж.
Техник доложил о готовности материальной части. Заправка такая-то, бомбовая загрузка такая-то. Я выслушал его, дал экипажу команду: "Занять места!" — и полез по приставной лесенке на крыло.
Надел парашют, сел в пилотское кресло. Окинул взглядом приборную доску, которую летчики называют "иконостасом", пощупал рукоятки уборки шасси и управления моторами.
Самолет дышал теплом двигателей. Пахло маслом, чуть-чуть бензином, чуть-чуть аэролаком. И эти запахи, и рукоятки, и приборы — все было таким знакомым, близким и родным, что страхи мои рассеялись.
