Александр Сладков - Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища
– Витя, ложись пораньше. Или попозже. Если я вижу, как ты накрываешься простыней, мне уже не заснуть. Кровь стынет в жилах.
– Ладно, ладно, Слон. Договорились!
А я обычно укладываюсь спать основательно. Надеваю пижамку, то есть армейский лыжный костюм с начесом. Ночной колпак, в смысле, зимнюю шапку с опущенными клапанами. Поверх себя кладу две шинели. Одну спускаю в ноги, подтыкая полы ее под матрас, под ступни. Накрываюсь одеялом. Сверху кладу вторую шинель. Некоторые спят в «конвертике». То есть, не расправляя кровать, залезают со стороны подушки под заправленное одеяло. Испытано – так холоднее.
– Рота, отбой!!!!
При декламации этого короткого выражения запятой не предусмотрено. По крайней мере интонационно. Слова произносятся слитно. И громко. Но мы чувствуем эту команду заранее. Мы принимаем ее предварительно, как радиосигнал, своим маленьким курсантским мозгом-локатором, дергающимся, пульсирующим в ожидании отбоя. Локатор – он где-то между ушами, в черепной коробке. О-па! Сигнал принят, температура тела, пульс, давление, химический состав крови курсанта тут же меняются. Он тут же превращается в мумию. Он больше не воспринимает реальность. Он не с нами, не здесь. Он уже спит. Ни один Вольф Мессинг не добивается такого скоростного введения аудитории в транс, как наш дежурный по роте.
– Отбой, мля, команда была!
Где-то там, в солдатских казармах, в войсках, после отбоя молодым солдатам положено восклицать: «Вот еще один день прошел!» А вся казарма подхватывает: «Ну и х… с ним!!!»
* * *Я стал напрягаться. Меня не отпускают в увольнения.
Я стал догадываться… Подозревать. Не изучить мне город Курган. Не избаловать себя штатским борщом, пирожками, пельменями. Не дано. Ну не пускают, и все, вычеркивают из списка счастливчиков. Земляки, мои товарищи, один за другим уходят в увал. По субботам-воскресеньям, по праздникам. Я встречаю их в парадно-выходной форме. Кителя, фуражки, «брюки об землю», «дипломаты»-чемоданчики в руках. Они торопятся на КПП.
– Давай, старик! Счастливо! А ты что, в наряд, что ли, собираешься?
Какой наряд… Я заколдованный. Что бы я ни делал великого, например, целый день хорошо себя вел, ноль внимания! А стоит где-то пропеть не в унисон, дрючат по самые е́лды. Только я засобираюсь в Курган, офицеры морщатся:
– Увольнение? Вы с ума сошли, товарищ курсант! У вас одни взыскания!
А выход в город – поощрение!
– Что ж, я самый чумной в роте? Все за ворота, я в наряд.
А может быть… Я уже готов предположить самое невероятное. Допустим. Я. Носитель какой-нибудь важной для Родины информации. Сам не зная того. Может, я обладатель тайны и обязан хранить ее в себе, как в сейфе. Избегая возможных контактов с иностранцами. Но зачем тогда вместо увольнения на кухню меня пихать, в наряд? На тумбочку? Не отпускаете ценного курсанта в город – создайте ему достойное времяпрепровождение здесь, на базе. Эх, ерунда все это. Если не пускают, зачем же мне тогда выслуживаться? Зачем дисциплину блюсти? Выгнать не выгонят, а свободы мне что так, что эдак не видать. А поэтому… Ну я вам сейчас… Что? Наряд вне очереди? Да пошел ты, сержант! Да, товлейтенант! Я, товлейтенант! Так точно… Есть пять нарядов вне очереди. Свиньи. Гнобят. Ничего! Посмотрим, у кого нервы крепче.
Но это я так, хорохорюсь. Порой накатывает хандра. Хочется видеть людей, одетых в гражданское платье. Надоели шинели. Я устал от квадратных, нарезанных в кубы сугробов, от гуталиново-сапожного запаха, которым пропитана вся наша казарма, устал от вида самолетов-памятников на нашем аэродроме. Мне хочется троллейбусов и трамваев! Я со слюнями внимаю рассказам о том, как сослуживцы оттягиваются в кафе и городских ресторанах. Не «принимают пищу», как рыбий жир принимают или пилюли. Едят! Как люди. Едва я завожу разговор об увольнении, сержантов начинает бить эпилепсия. Как будто я прошу отправить меня в Вашингтон. Выступить на радиостанции «Голос Америки».
Уже потом, спустя десятилетия, мне станет известно об одном разговоре. В кабинете замполита батальона однажды зазвонил телефон.
– Добрый день, это подполковник Сладков. Да-да, из Москвы. Академия Ленина.
– Здравия желаем!
– Вы ведь не хотите отрицательных показателей ни для себя лично, ни для батальона, ни для училища?
– Никак нет!
– У вас там есть курсант такой, Сладков. Есть же?
– Так точно! Второй батальон! Комбат полковник Митюхин!
– Постарайтесь, чтоб Сладков не выходил за пределы училища. Ни под каким предлогом!
– Как так?
– А его нужно всегда под учетом держать. Под охраной. И тогда у комбата все будет нормально, и у КВАПУ, и, надеюсь, у вас лично. Да и у меня тоже…
Руководство батальона свято исполняло заповедь моего папы. Четыре года. От звонка до звонка, ой, простите, от «а» до «я»!
Правда, все-таки я уже был в увольнении. Два раза. И это для меня неплохой результат. Один раз, на присягу, приезжала мама. И еще я как-то занял первое место в подтягивании на перекладине. Среди лишенных выхода в город. Таких, как и я. Не усмотрели мои командиры, допустили меня к состязаниям. Пришлось отпустить. На три часа.
Я еле успел махануть в город, счавкать, как голодный пес, тарелку уральских пельменей, глыкая, вымахать стакан водки, закусив черняшкой, и втолкнуться обратно в «шестерку», примчавшую меня «домой» на Увал.
Вот, собственно, все. Кваповцы могут засомневаться: «Он не бывал в Кургане! Свистит!» Ну да, действительно, я должен рассказать обо всех случаях моего посещения этого славного города. Пару раз был на кладбище. Состоял в похоронной команде. Не знаю, считать это увольнением или нет? А еще однажды мы впятером тащили рояль заместителю начальника КВАПУ Сорокину на седьмой этаж. По распоряжению его величества Штундера. Спасибо ему, целый день тащили. Представьте себе, новостройка, лестница узкая, как в замке Иф, в башне у Монте-Кристо. Заволокли, чуть не сдохли. И вот он, полковник Сорокин, вышел к нам. Отец родной. И молча выдал каждому по конфетке. Я глазам своим не поверил. Зачем? Взял бы и сказал просто: «Спасибо, мужики, вижу, заебались, как каторжники, но извините, у моей дочери скоро сольфеджио». Я б его понял. А так конфетка, на каждого. Вот ублюдок. Как ни хотелось есть, я ее все-таки выкинул.
А еще как-то Штундер нас с Фэном, простите, с курсантом Загородним, отправил в Курган за гирями. Ох нагулялись мы! С нагрузочкой! По четыре пуда на каждого. Мы приобрели гири в ЦУМе. На въезде в город. И куда? Естественно, сразу домой. Хотели погрузиться в такси, у шофера аж дар речи пропал. Только и успел он прошипеть: «Да она ж не поедет, ребята, с такой поклажей!» Пришлось волочь гири на автобусную остановку и добираться в «шестерке». Прибыли на Увал. Руки-ноги отваливаются. Мы ж не ломовые кони. Пробовали срезать путь, перебросить бесценный груз через забор, у кочегарки. Проходящий мимо капитан Попроцкий так кричал, что мы, опасаясь землетрясения, очень бодро просеменили до КПП. А это не ближний путь, скажу я вам. После этого «увольнения» руки у меня стали длиннее на полметра каждая. Не сгибая ног, целый месяц я спокойно доставал ладонями землю.
