Анатолий Папанов: так хочется пожить… Воспоминания об отце - Папанова Елена Анатольевна
Зинаида Павловна любила разные подношения и подарки. Мама рассказывает, что многие актеры щедро одаривали Плучеков, особенно после поездок. Мои родители никогда этого не делали. Плучек неплохо рисовал и собирал художественные альбомы. Однажды папа привез из Германии шикарный альбом с репродукциями картин самых известных немецких художников. Мама его спросила: «Это ты Плучеку?» Отец ответил: «С какой стати?»
Папа никогда ни о чем не просил главрежа, за исключением одного случая. Шла работа над грибоедовской комедией «Горе от ума». Папа репетировал Фамусова, Татьяна Ивановна Пельтцер – старуху Хлестову. Она не очень хотела играть эту роль, работала без удовольствия. Не знаю, по какой причине. Да и с Плучеком у нее к тому времени уже были натянутые отношения. И когда Валентин Николаевич сделал ей замечание, что, мол, она не репетирует в полную силу, Татьяна Ивановна дерзко ему отпарировала, встала и ушла с репетиции. Разразился скандал. Тогда все артисты собрались и решили: «Толя, только тебе идти к Плучеку!» Папа пошел к нему домой. Плучек заявил: «Или я, или Пельтцер!» Отец долго его уговаривал, но Плучек был неумолим. А Татьяна Ивановна сама обратилась к Марку Захарову, руководителю Ленкома, и тот взял ее в свой театр. Там она успешно проработала до конца жизни.
Конечно, Плучек сыграл немаловажную роль в творческой биографии моего отца, хотя в последние годы совместная работа с ним не доставляла особого удовольствия. Когда незадолго до смерти папе досталась одна из главных ролей в инсценировке «Бесов» Достоевского, он говорил: «Да не хочу я больше работать с Плучеком. Я уже знаю заранее, что он будет говорить и как будет работать. Мне уже это неинтересно. И я хочу поработать в театре с другими режиссерами».
Папа никогда не опаздывал ни на спектакли, ни на репетиции и терпеть не мог, когда это делали другие. Когда он стал маститым актером, он позволял себе сердиться, если кто-то задерживался и оправдывал это съемками или концертами. Театр, – как считал отец, – превыше всего, а все остальное – приложение. Если ты позволяешь себе опаздывать, значит театр для тебя не главное, надо уходить из него и заниматься только кино. Он не любил разгильдяйства и пренебрежительного отношения к делу. Не любил, когда в театре курили, особенно в неположенном месте. И терпеть не мог курящих женщин. Говорил, что женщина и сигарета – понятия несовместимые. У женщины должен быть чистый, звонкий, а не прокуренный голос. Молодежь в театре его побаивалась, потому что он мог довольно резко высказать замечание, но, надо отдать должное, всегда по делу. Старался день спектакля не занимать ни съемками, ни озвучанием, ни концертами. На спектакль обычно ходил из дома пешком, благо это было недалеко.
Последние 20 лет жизни отца родители обитали на улице Алексея Толстого. Теперь это Спиридоновка. Не понимаю, кому помешал замечательный русский писатель Алексей Николаевич Толстой. Слава Богу, на этой улице сохранился его Дом-музей. Как ни странно, рядом с ним не упразднен и Дом-музей Алексея Максимовича Горького – красивейший особняк Серебряного века. А в церкви напротив венчался Александр Сергеевич Пушкин. Во времена советской власти она не была действующей. Там располагалась лаборатория какого-то научно-исследовательского института. Сейчас церковь отреставрирована и действует. Мама часто туда заходила поставить свечи за здравие и за упокой.
Мама всю жизнь была членом КПСС, вела большую общественную работу в театре. И потому была далека от веры. Но после смерти папы ее жизнь резко переломилась. Она часто стала задумываться о вере, о Боге, о смысле бытия. Я уговорила ее принять крещение. И она его приняла. Не знаю, был ли крещен папа, но до смерти своей матери в 1972 году, проходя или проезжая мимо церкви, он всегда осенял себя крестным знамением. Иногда он захаживал в храм. Когда умерла его мама, он перестал это делать. Как-то я его спросила – почему? Он ответил, что очень просил Господа сохранить мать, но тот не внял, и вера пошатнулась… На эту тему можно поспорить, но таков был его ответ.
Итак, отец ходил от Никитских ворот до площади Маяковского пешком. По дороге он повторял текст роли, думал над образом, который предстоит играть или репетировать. В театр приходил задолго до спектакля, а не за полчаса, как предписано правилами. Он очень уважительно относился ко всем сотрудникам, будь то актер или монтировщик.
Был в театре рабочий сцены по фамилии Напалков, маленький, неказистый человек. Папу он звал «Натолий Дмитрич». Отец при встрече всегда его спрашивал: «Что новенького, как живешь?» И завязывался разговор.
А когда папа купил новенький автомобиль «Волга» и если случалось приехать на нем в театр, то никогда не ставил его около служебного входа, а старался поставить подальше, напротив военной академии. Он не хотел лишний раз быть объектом зависти для сослуживцев, ведь не все тогда могли позволить себе иметь машину. Но, сидя в своей гримерке и готовясь к спектаклю, отец не любил, когда его отвлекали не по делу с очередным новым анекдотом или пустой болтовней. Если же дело касалось предстоящего спектакля, он всегда разъяснял и подсказывал охотно. Терпеть не мог, когда задерживали начало спектакля и всегда говорил помощнику режиссера Елизавете Абрамовне Забелиной: «Лизочек, ну давай начинай, уже семь часов, пора!» – «Так как же, Анатолий Дмитриевич, ведь не было сигнала от администратора, что зал готов. Может, некоторые еще в раздевалке» – «Лизочек, это их проблемы. Мы должны начинать вовремя. Хуже нет, когда зритель сидит и ждет начала, а потом начинает хлопать».
Очень бережно относился к тексту. Сам всегда точно его знал (хотя память была не очень хорошая) и не любил, когда авторский текст подменяют своим (проще говоря, «несут отсебятину»). Заучивая свою роль, всегда точно знал все последние реплики партнера и очень сердился, когда их выдавали неправильно. Просил артиста выучить свой текст точно и советовал ничего нового не выдумывать. Он был очень профессиональным актером.
Есть артисты, которые обожают устраивать на сцене розыгрыши. Папа этим никогда не увлекался, да и с ним шутили только по молодости. Впоследствии, кажется, побаивались.
Он всегда выкладывался на сцене. Играл в полную силу, не щадя себя. Никогда не давал себе поблажек при любом состоянии здоровья и при любых жизненных обстоятельствах. Когда он был на сцене, его сердце билось в безудержном ритме. Я думаю, если в это время ему бы измерили давление, то оно было бы, конечно, повышенным. Надо было глубоко проникнуться сущностью того или иного персонажа, чтобы сказать о каждом с такой исчерпывающей полнотой и общностью. Например, сравнивая двух героев, папа сказал: «У Бродского (персонаж пьесы Льва Славина “Интервенция”) пульс 140, а у Юсова (персонаж пьесы Александра Островского “Доходное место”) пониженное давление, у него внутри холод».
Но надо заметить, что премьерные спектакли у него всегда получались хуже, чем последующие – он очень волновался, даже уже будучи мастером сцены. Плучек говорил, что Папанова надо смотреть на шестой-седьмой день после премьеры. «Накатанные» спектакли играл блестяще – все репетиционные находки возвращались. Но у критиков есть обычай приходить именно на премьеры. В данном случае они обделяли себя тем, что видели «не того» Папанова. Во время спектакля в антрактах папа не был завсегдатаем актерского буфета. Вообще в буфете появлялся крайне редко, только когда в течение дня не успевал пообедать и был голоден. Хотя, по рассказам мамы, в старом Театре сатиры (он тогда находился тоже на площади Маяковского, но в здании, которое потом перешло к театру «Современник») был прекрасный буфет и очень милая буфетчица. Тогда молодые артисты, в том числе и мои родители, частенько засиживались там после спектакля за полночь. Буфетчица никогда никого не выгоняла, давала молодежи вдоволь пообщаться. Ведь актерский буфет в жизни театра многое значит. Это не только место, где можно перекусить, но и клуб, где обсуждают, спорят, разыгрывают друг друга, знакомятся, влюбляются, расходятся и даже иногда получают роли. Но это все было в молодости, а потом в нахлынувшей круговерти дел было уже не до посиделок в буфете. Да и не любил отец, когда ему «в рот смотрят во время еды».
