Иван Солоневич - Россия в концлагере
- Откуда вы будете?
Баба подняла на меня свое каменное ненавидящее лицо.
- А ты у своих спрашивай. Свои тебе и скажут.
- Вот я у своих и спрашиваю.
Баба посмотрела на меня стой же ненавистью; молча отвернула окаменевшее лицо и уставилась на табор. Старушка оказалась словоохотливее.
- Воронежские мы, родимый. Воронежские. И курские есть, есть и курские, больше вон там на барже. Сидим вот тут на холоду, на ветру, намаялись мы и - Господи! А скажи, родимый, отправлять-то нас когда будут?
- А я, бабушка, не знаю. Я тоже вроде вас, заключенный.
Баба снова повернула ко мне лицо.
- Арестант, значит?
- Да, арестант.
Баба внимательно осмотрела мою кожанку, очки, папиросу и снова отвернулась к табору:
- Этаких мы знаем. Арестанты. Все вы - каторжное семя. При царе не вешали вас.
Старуха испуганно покосилась на бабу и иссохшими птичьими своими руками стала оправлять платочек на головке девочки. Девочка прильнула к старухе, ежась то ли от холода, то ли от страха.
- Третьи сутки вот тут маемся. Хлеба вчера дали по фунту, а сегодня ничего неевши сидим. И наменяли бы где, так солдаты не пускают.
- Наменять тут, бабушка, негде. Все без хлеба сидят.
- Ой грехи, Господи! Ой, грехи!
- Только чьи грехи-то, неизвестно,. - сурово сказала баба, не оборачиваясь ко мне. Старушка с испугом и с состраданием посмотрела на нее.
- Чьи грехи. Господу одному ведомо. Он, Праведный, все рассудит. Горя-то сколько выпито, ай Господи, Боже мой! - старушка закачала головой. - Вот с весны так маемся, ребят-то сколько перемерло, - и снизив свой голос до шепота, как будто рядом сидящая баба ничего не могла услышать, конфиденциально сообщила:
- Вот у бабоньки-то у этой двое померло. Эх, сказывали люди, на миру и смерть красна, а вот ехали мы на барже этой проклятущей, мрут ребятишки, как мухи, хоронить негде. Так, без панифиды, без христианского погребения. Просто на берег да в яму.
Баба повернулась к старушке: «Молчи уж». Голос ее был озлоблен и глух.
- Почему это вас с весны таскают?
- А кто его знает, родимый. Мужиков-то наших с прошлой осени на высылку послали, нас по весне забрали, к мужикам везут, на поселение то есть, да видно потеряли их, мужиков-то наших. Вот и возют. Там за озером пни мы корчевали, где поставили нас песок копать, а то больше так, на этой барже живем. Хоть бы Бога побоялись, крышу бы какую на барже изделали, а то живем, как звери лесные, под ветром, под дождем. А не слыхал, родимый, куда мужиков-то наших поместили?
Так называемые вольно-ссыльные поселения, которыми заведовал колонизационный отдел ББК, тянулись сравнительно узкой полосой, захватывая Повенецкое и Сегежское отделения. Таких поселений было около восьмидесяти. От обычных лагерных пунктов они отличались отсутствием охраны и пайка. ГПУ привозило туда ссыльных крестьян в большинстве случаев с семьями, давало инструмент (топоры, косы, лопаты), по пуду зерна на члена семьи на обзаведение и дальше предоставляло этих мужиков их собственной участи.
Я очень жалею, что мне не пришлось побывать ни в одном из этих поселений. Я видал их только на карте колонизационного отдела в его планах, проектах и даже фотографиях. Но в колонизационном отделе сидела группа интеллигенции того же типа, какая в свое время сидела в свирьском лагере. Я лишен возможности рассказать об этой группе так же, как и о свирьлаговской. Скажу только, что благодаря ее усилиям эти мужики попали в не совсем уж безвыходное положение. Там было много трюков. По совершенно понятным причинам я не могу о них рассказывать даже и с той весьма относительной свободой, с какою я рассказываю о собственных трюках. Чудовищная физическая выносливость и работоспособность этих мужиков, та опора, которую они получали со стороны лагерной интеллигенции, давали этим вольно-ссыльным возможность как-то стать на ноги или говоря прозаичнее, не помереть с голоду. Они занимались всякого рода лесными работами, в том числе и по вольному найму для лагеря, ловили рыбу, снабжали ленинградскую кооперацию грибами и ягодами, промышляли силковой охотой и с невероятной быстротой приспособлялись к непривычным для них условиям климата, почвы и труда.
Поэтому я сказал старушке, что самое тяжелое для них уже позади, что ихних мужиков рано или поздно разыщут, и что на новых местах можно будет как-то устраиваться - плохо, но все же будет можно. Старушка вздохнула и перекрестилась.
- Ох уж дал бы Господь. А что плохо будет, так где теперь хорошо? Что там, что здеся, все одно - голод. Земля тут только чужая, холодная земля, что с такой земли возьмешь?
- В этой земле только могилы копать, - сурово сказала баба, не проявившая к моим сообщениям никакого интереса.
- Здесь надо жить не с земли, а с леса. Карельские мужики в старое время богато жили.
- Да нам уж все равно, где жить-то, родимый, абы только жить дали, не мучили бы народ-то. А там хоть в Сибирь, хоть куда. Да разве ж дадут жить. Мне-то, родимый, что. Зажилась я, не прибирает Господь. Кому давно в могилу пора, не берет Господь. А которым жить бы да жить.
- Молчи уж, сколько разов просила тебя, - глухо сказала баба.
- Молчу, молчу, - заторопилась старуха. - А все вот поговорила с человеком - легче стало, вот говорит, не помрем с голоду-то, говорит и здесь люди как-тось жили.
У пристани раздался резкий свисток. Я оглянулся. Туда подошла новая группа ВОХРа, человек десять, а во главе ее шел кто-то из начальства.
- А ну, бабы, на баржу грузись. К мужикам своим поедете медовый месяц справлять.
На начальственную шутку никто из ВОХРовцев не улыбнулся. Группа их подошла к нашему биваку.
- А вы кто здесь такой? - подозрительно спросил меня командир.
Я равнодушно поднял на него взгляд.
- Инструктор из Медгоры.
- А, - неопределенно протянул начальник и прошел дальше. - А ну, собирайтесь живо! - покатывался его голос над толпой баб и ребятишек. В толпе послышался детский плач.
- Ужо четвертый раз грузимся. То с баржи, то на баржу. - сказала старушка, суетливо подымаясь. - И чего они думают, прости Господи.
Угрюмый ВОХРовец подошел к ней.
- Ну давай, бабуся, подсоблю.
- Ой, спасибо, родименький, ой спасибо. Все руки понадрывали. Разве бабьей силы хватит.
- Тоже понабирали барахла, камни у тебя ту-то, что ли, - сказал другой ВОХРовец.
- Какие тут камни, родимый. Последнее ведь позабирали, последнее. Скажем, горшок какой, а без него как? Всю жись работали, а вот только и осталось, что на спине вынесли.
