Татьяна Бобровникова - Цицерон
Когда Цезарь во всем блеске и величии вернулся в Рим после победы в Испании, Брут затосковал. Он вдруг почувствовал, что не может возвратиться к прежней жизни. Раньше он гордился своим положением любимца Цезаря. Люди ему завидовали. А Цицерон жалел его, сокрушался о нем, считал, что жизнь его сломана:
— Мне больно глядеть на тебя, Брут; в юности ты напоминал триумфатора, который движется на колеснице среди всеобщих восторгов, и вдруг на ходу разбился о злосчастную судьбу нашей Республики… Двойная печаль грызет нас: ведь ты лишен Республики, а Республика лишена тебя (Brut., 331–332).
Теперь и сам Брут глядел на свою жизнь другими глазами и стал считать себя несчастным человеком. В сочинении «О добродетели» он признавался Цицерону, что ему сейчас кажется, что он живет в мрачном изгнании (Sen. Cons, ad Helv., 9). Он понял, что ему нужно выбирать — Цезарь или Цицерон. Сначала у него появилась безумная надежда, что все еще можно уладить. Цицерон должен написать обращенное к Цезарю большое сочинение и объяснить ему, что единовластие есть зло. Цезарь поймет, отречется от власти, и все будет хорошо. Но оратор наотрез отказался. «Верь моей клятве, не могу, — писал он Аттику, — и не позор меня пугает, хотя, казалось бы, должен пугать именно позор. Разве позорна лесть, когда для нас уже то, что мы живем, позорно?» Но, продолжает он, что я скажу? Даже Александр Македонский, поначалу такой скромный и умеренный, сделался надменным и жестоким, став властелином. «И неужели ты воображаешь, что этот квартирант Ромула обрадуется моим скромным письмам?» (Att., XIII, 28). Квартирантом Ромула он прозвал Цезаря потому, что тот распорядился поставить свою статую в храме основателя Рима рядом с самим божеством.
Наконец мучительная борьба в душе Брута была окончена. Победил Цицерон. Антоний впоследствии прямо обвинял оратора в убийстве Цезаря. Он утверждал, что диктатор умерщвлен по наущению Цицерона, что Цицерон совратил с пути истинного и Брута, и всех офицеров Цезаря, прежде, до знакомства с ним, столь преданных диктатору. В то время, когда он это говорил, быть среди тираноубийц считалось весьма почетно. Десятки людей наперебой уверяли, что тайно участвовали в заговоре или тайно вдохновляли его. Так что для Цицерона это обвинение было даже лестным. Но он решительно его отверг. Он сказал, что и не подозревал о заговоре. И потом. Среди заговорщиков были первые любимцы, довереннейшие люди диктатора. Я бы не осмелился даже заговорить с ними об этом, пишет он. И это, конечно, правда. Но и Антоний по-своему прав. Цицерон, сам того не зная, был душой заговора, его вдохновителем. И это подтвердил сам Брут. После убийства он вышел с окровавленным кинжалом, высоко поднял его и произнес одно слово, которое должно было объяснить все:
— Цицерон! (Phil, II, 25–28).
И когда Кассий предложил другу участвовать в заговоре, он нашел уже готового тираноубийцу.
Иды мартаБрута вовлек в заговор Кассий, его близкий друг и родич. Он был полной противоположностью Бруту во всем. Живой, страстный, смелый до безумия, беспечно веселый и вообще отчаянный сорвиголова. Кассий был вспыльчив и неуравновешен, вдобавок многие сомневались в его принципиальности. Вот почему его считали злым гением заговора, в то время как Брут был его добрым гением. «Все, что было в заговоре возвышенного и благородного, относили насчет Брута, а все подлое приписывали Кассию… человеку не столь… чистому духом» (Plut. Brut., I). Передают даже, что впоследствии Бруг горько упрекал Кассия за то, что он вымогает деньги у бедных крестьян и горожан в занятых ими областях. (К этому времени Брут под влиянием Цицерона, видимо, уже иначе смотрел на такие поступки.)
Кассий не любил Цезаря, кроме того, всеми силами души ненавидел тиранию. Рассказывали, что еще мальчишкой он показал свой неукротимый нрав. Он учился в школе с Фавстом, сыном диктатора Суллы. Этот ребенок любил похвастаться перед товарищами своим великим папой и часто заключал обещанием, что сам станет таким, когда вырастет. Этого Кассий не мог вынести. Он кидался на будущего владыку и нещадно избивал его. Кто-то из взрослых пробовал вступиться и разобрать, в чем дело. Но Кассий не давал несчастному Фавсту произнести ни слова. Он в бешенстве вопил:
— Ну, Фавст, только посмей повторить эти слова, которые меня разозлили, и я снова разобью тебе морду! (Plut. Brut., I).
Как и Брут, Кассий сражался на стороне Республики. Как и Брут, разочаровался в Помпее и сдался победителю после Фарсала. Но, в отличие от Брута, он не смирился и в душе кипел яростью против Цезаря. Цезарь его недолюбливал. К тому же он плохо умел притворяться и его мрачный взгляд выдавал, что у него в сердце. Однажды кто-то предостерегал диктатора против Антония. Цезарь возразил:
— Я не особенно боюсь долгогривых толстяков, а скорее бледных и тощих.
И он покосился на Кассия (Plut. Caes., I).
Этот-то Кассий задумал составить тайный заговор против тирана и умертвить его. Сначала ему казалось, что привлечь сторонников будет нетрудно. Он видел, как много недовольных, и знал, что в Риме не вовсе иссякло мужество. Но тут он столкнулся с непредвиденным препятствием. Когда он в беседе с тем или иным приятелем исподволь заговаривал о свободе и тираноубийстве, то постоянно слышал в ответ: «Пустое. Мы помним, как Сулла освобождал нас от Мария, а Марий от Суллы, Помпей от Цезаря, а Цезарь от Помпея. Где гарантия, что наш новый освободитель не пожелает сам сесть на место Цезаря?» И очень многие прибавляли со вздохом: «Вот если бы заговор возглавил Брут…»
Тогда Кассий понял, что Брут им необходим. Он будет их знаменем, его присутствие докажет чистоту их намерений. Но Брут был любимцем диктатора, сам был в восторге от Цезаря. Только что Цезарь вопреки всякой справедливости дал Бруту должность, отняв ее у него, Кассия. Даже заговорить с таким человеком о тираноубийстве было безумием. И тут Кассию явилась блестящая идея.
Первого января 44 года Брут стал претором. Теперь он каждое утро шел к трибуналу. К его изумлению, каждый раз он находил преторское возвышение буквально заваленным записками. Записки эти были короткими и загадочными:
— Ты спишь, Брут?
— Ты не Брут!
— Брут, ты подкуплен?
Когда же вечером Брут проходил мимо статуи своего знаменитого предка Древнего Брута, изгнавшего царей, то видел, что постамент ее весь исписан надписями: «О, если бы ты был жив, Брут!» И прочими в таком же духе (Plut. Brut., 9; Арр. B.C., II, 112).
Злые языки говорили потом, что все эти письма писал Кассий и несколько его друзей. Но, быть может, это клевета. Как бы то ни было, Брут был потрясен этими посланиями. Он понял, какая страшная ответственность на нем лежит и какие великие надежды с ним связаны.
