Лайон Де Камп - Лавкрафт: Биография
Ему необходимо основательно совершенствовать свое мастерство — все его стороны. Например, научиться печатать на машинке. Равным образом весьма полезна и стенография (к освоению которой Лавкрафт относился с презрением — на том основании, что для образованного человека это невозможно)[676]. Ему следует знать бизнес, а также авторский аспект сочинительства (учет, бухгалтерию, договор, авторское право и так далее). Все подобные вещи излагаются в книгах и на курсах. Он должен проявлять активность, инициативность, гибкость и крайнюю самодисциплинированность. Он должен держать себя в хорошей физической форме. И ему не следует снобистски относиться к сочинениям, отличным от собственных.
Далее, если ко всему прочему он обладает врожденным талантом, то может и не провести свои последние годы жизни, подобно Лавкрафту, в беспрерывном крахе, из-за нехватки денег отказывая себе даже в умеренных, разумных желаниях. Если бы Лавкрафт действительно не заботился о деньгах и вещах, для покупки которых деньги и необходимы, то можно было бы сказать, что он был счастлив в своей бедности. Но, как мы видели, он отнюдь не был счастлив в этом отношении, даже если и пытался делать при этом хорошую мину.
Иногда говорят, что Лавкрафт мог бы больше преуспеть, если бы отказался от «призрачного авторства» ради полной занятости писательством. Однако даже если бы он удвоил или утроил производительность рассказов и повестей, то все равно не смог бы продать их намного больше, чем ему это удалось. Многие годы его рынок был ограничен «Виэрд Тэйлз», а редакторы не любят публиковать слишком много произведений одного и того же типа.
Подобное положение изменилось лишь позже. В последние годы жизни Лавкрафта его рассказы стали более тяготеть к научной фантастике. После его смерти литературные критерии научно-фантастических журналов, особенно «Эстаундинг Сториз», возросли. И проживи Лавкрафт дольше, он мог бы обеспечить себе прочное место в области научной фантастики 40–х и последующих годов.
Однако самым вопиющим упущением Лавкрафта была его несостоятельность воспользоваться возможностями романа. Ему говорили снова и снова, что хотя книгоиздатели и не заинтересованы в сборнике его рассказов, они весьма охотно ознакомились бы с его романом — но он так ничего и не сделал. Он мог бы написать такой роман когда угодно в период 1926–1936 годов, если бы уделил ему то время, что потратил на неоплаченные работы вроде «Сверхъестественного ужаса в литературе» или путевых заметок о Квебеке. Он даже не напечатал «Случай Чарльза Декстера Уорда», так и не приступил к намеченной новоанглийской хронике. За это время публикации романа добились многие менее талантливые писатели.
Другим его упущением была неспособность превратить в источник дохода несколько тематических разновидностей публицистики, которые ему весьма удавались — о старине, архитектуре, фольклоре, путешествиях и популярной науке. Он писал на эти темы, но только в письмах и для любительской прессы. Он знал о Федеральной программе помощи писателям и ее путеводителях по Америке, поскольку на нее работал его друг Лидс, но и пальцем не пошевелил, чтобы к ней присоединиться. Он также мог бы профессионально выступать с лекциями по этим темам. Судя по некоторым лекторам, которых мне довелось слышать, его высокий голос не послужил бы роковым препятствием. Апатия, робость и антикоммерческие предубеждения удерживали Лавкрафта от того, чтобы хотя бы рассмотреть эти источники дохода.
Наконец, рассмотрим саму личность. Лавкрафт не был «с заскоком» — он был человеком, который из-за врожденных склонностей (шизоидной личности) в сочетании с ненормальным воспитанием надолго задержался в развитии. Он проявлял юношескую самоуверенность, претенциозность, догматизм и предрассудки, а также робость в знакомствах и отношениях с новыми людьми даже на четвертом десятке — спустя более чем десятилетие, когда вышел из юношеского возраста. В некоторых отношениях — например в сексуальных и денежных — он так и не повзрослел.
Его воспитали в консервативной пуританской традиции аристократии янки, и он долгое время придерживался этих взглядов. Однако из-за изоляции, избалованности, литературных пристрастий и нехватки живости он усвоил лишь негативные стороны этого мировоззрения — его аскетизм, воздержанность, скупость, неприкасаемость и замкнутость. Он упустил положительные — дух соперничества, тягу к завоеваниям, усердие, предприимчивость, практичность, проницательность и выработанную готовность возиться с неприятными задачами во имя долгосрочных интересов.
Он принял сильную дозу американского нативизма девятнадцатого столетия — местной разновидности расизма или национализма, из-за недавних мировых событий подобная позиция представляется гораздо более худшей, нежели она казалась в начале века, когда была широко распространена и уважаема. Неудача Лавкрафта завоевать положение в обществе укрепила его предубеждения, которые оказались удобным объяснением его неуспеха. «Банды запаршивевших чужаков», считал он, лишили его исконного права.
Эти взгляды расходятся с его добротой, дружелюбием, мягкостью, обходительностью и альтруизмом в отношениях с отдельными личностями — неважно, со «старыми американцами» или же с представителями национальных меньшинств. Это было еще одним противоречием, с которым ему приходилось бороться. Оно усугубляло его трудности в браке и проживании в большом городе. Он разрешил этот парадокс лишь в последние годы жизни, отказавшись почти от всех своих национальных предрассудков. Однако тогда было уже слишком поздно, чтобы это заметно изменило его жизнь.
То, что Лавкрафт мог предложить миру много хорошего, видно из его посмертного успеха. То, что ему не удалось использовать свои способности, благодаря которым он мог бы вести приличный образ жизни, очевидно. Некоторые полагают, что Лавкрафта не заботило отсутствие мирского успеха. Томас заканчивает свою диссертацию: «Так закончилась жизнь, которая, как представляется, большей частью была прожита — с целенаправленным, искренним пренебрежением влияний современного общества — именно так, как того желал Говард Филлипс Лавкрафт».
Я не верю в это, хотя Лавкрафт и убедил в этом многих своей видимостью фаталистического спокойствия. Плотно сжатые губы, однако, были лишь частью его кодекса поведения. Когда он порой сбрасывал маску, обнажалось все его безысходное несчастье: «…существует немного таких полных неудачников, которые удручают и раздражают меня больше, чем многоуважаемый Эйч-Пи-Эль. Я знаю лишь несколько человек, чьи достижения убывают более последовательно, не отвечая их стремлениям, или у кого вообще меньше причин жить».
