Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Вскоре, не без давления советского правительства, выпустили из заключения и членов ЦК КПФ. Я вновь получил свою учительницу немецкого языка тетю Херту и снова радовался, что занятия с ней были очень короткими и необременительными. Возродилась и «игра в машинки» с отцом. Теперь я выступал в ней почти как эксперт. Этому способствовали два обстоятельства.
Во-первых, среди вывезенных отцом из Хельсинки книг оказался какой-то немецкий ежегодник, в котором несколько страниц занимали рисунки и описания легковых автомобилей всего мира, то есть европейских и американских моделей 1938–1939 годов. Отец перевел мне текст, который вместе с изображениями машин прочно осел в моей памяти.
Во-вторых, благодаря этим «теоретическим» познаниям и практическому знакомству с несколькими марками, типа «бьюика», «рено», «форда», я сделался «авторитетом» не только среди юных автолюбителей нашего двора в Москве, но и всей округи. Частые дискуссии на эту тему, как говорят педагоги, закрепили пройденный материал. Теперь в Хельсинки я практически не ошибался, но, как часто бывает в жизни, мои призы от этого сначала значительно сократились, а затем иссякли окончательно.
Не возродились они и тогда, когда в Финляндии в сентябре 1940 года появился совершенно новый материал. Под предлогом транзита в Норвегию Германия стала вводить части вермахта в Финляндию. Некоторые из них высаживались с немецких пароходов в западной гавани и затем следовали по улице мимо нашей миссии.
Окна квартиры на четвертом этаже, где мы жили, и квартиры на третьем этаже, где размещалась наша маленькая школа, выходили на улицу. Немецкая военная техника, с шумом проходившая из порта мимо здания миссии, вероятно, интересовала не только меня, но и кое-кого из взрослого персонала. У меня конечно же возникли по поводу этой техники многочисленные вопросы к отцу. Выглянув как-то вместе со мной из окна, он показал мне немецкие штабные «мерседесы», мотоциклы БМВ с колясками и пулеметами, разные артиллерийские установки, в том числе зенитные, грузовики фирмы «Опель» с солдатами… К моему необыкновенному счастью, он подарил мне старенький цейсовский бинокль, с которым ездил на охоту, и затеял новую игру «для развития моей памяти». Теперь я должен был запоминать номера немецких машин, которые видел из окна нашей квартиры или в городе, во время прогулок и походов на рыбный рынок или воскресных поездок за город. Вечером я диктовал цифры ему, и он сверял их с какими-то своими записками.
Незаметно пролетели осень 1940 и зима 1941 годов. Из того периода в голове осталось только важное событие: благодаря умению читать, писать, считать и довольно хорошо развитой памяти я проучился в первом классе только один месяц и был переведен во второй класс. За эти «заслуги» я получил в подарок ко дню рождения подростковый велосипед и осваивал его все начало июня.
В субботу 14 июня отец отвез меня с мамой на советскую военную базу Ханко, где ее командующий генерал Кабанов предоставил семье советника полпредства один из пустующих финских домов на все лето. К моему сожалению, велосипед почему-то с собой не взяли, и отец обещал привезти его в следующую субботу, 21 июня, когда приедет на воскресенье к нам на Ханко. Вообще-то последнюю неделю он ходил какой-то озабоченный и печальный, на субботу и воскресенье с нами не остался, а, просидев несколько часов в штабе у генерала Кабанова, умчался в Хельсинки. Причину его печали, начиная от второй недели июня 41-го года, мне открыл полтора десятилетия спустя, в 1956 году, когда меня приняли на работу в Совинформбюро, один из друзей-сослуживцев отца, работавший «под крышей» этой почтенной правительственной организации.
Он рассказал мне тогда, а сорок лет спустя это было опубликовано в четвертом томе Истории советской разведки и в мемуарах генерала Синицына, что за одиннадцать дней до 22 июня один из самых ценных источников информации резидента, имевший прочные связи в высших правительственных и военных кругах, по телефону, условным кодом, обговоренным на случай самых срочных и важных сообщений, в среду 11 июня вызвал советника Елисеева на встречу. Финский друг и соратник, законспирированный псевдонимом Монах, буквально выбежал навстречу резиденту из кафе.
— Беда! Елисей Тихонович, беда! — задыхаясь от волнения, прохрипел он. — Сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в предстоящей войне Гитлера против Советского Союза, которая начнется 22 июня, то есть через 12 дней… Об этом сообщил мне мой хороший друг (Монах назвал его имя), который лично присутствовал при подписании документа. Он никогда еще меня не подводил, и я верю ему как себе… Поспешите, пожалуйста, передать это сообщение в Кремль, Сталину… Еще можно что-то предпринять… И извините за нарушение конспирации и прямой звонок в миссию… Но иного выхода не было…
Через час шифровка с грифом «вне очереди» ушла в Москву, в адрес наркома Берии. Это был кратчайший путь доставить информацию до главного адресата — Сталина. Три дня не было ответа, а 14-го, когда резидент запросил наркома о том, доложена ли его шифровка «товарищу Иванову» (под этим псевдонимом в телеграммах проходил Сталин), в Хельсинки от Берии пришел лаконичный ответ: «Номер такой-то доложен. Не суетитесь». В тот же день телеграф принес беспокойным разведчикам еще и публичное разъяснение их неправоты. ТАСС опубликовал печально знаменитое заявление, в котором советское правительство категорически отвергало все слухи о предстоящей вскоре войне между СССР и Германией, нахваливало верность германского союзника.
Я узнал от друга отца еще и то, что объясняло готовность Военно-морского флота Советского Союза к войне, которую он продемонстрировал в ночь с 21 на 22 июня, отбив неожиданное нападение люфтваффе на свои базы. Оказывается, 14 июня привезший свою семью на Ханко резидент из Хельсинки не просто болтал несколько часов с командующим базой. Он предупредил генерала Кабанова и двух его замов, что на рассвете 22 июня ожидается нападение гитлеровской Германии и ее союзников на СССР. Конечно, он не имел права делиться с кем-либо совершенно секретной информацией, тем более что Москва восприняла ее негативно. Но резидент, в отличие от Сталина, верил финским друзьям Советского Союза и понимал, что заблаговременная подготовка к обороне спасет сотни, если не тысячи, жизней командиров и краснофлотцев. Он сильно рисковал, и, если бы война не разразилась в намеченный Гитлером день, Берия стер бы своего строптивого подчиненного в лагерную пыль.
Естественно, что генерал Кабанов шифровкой доложил наркому Военно-морского флота адмиралу Кузнецову об откровенном сообщении резидента в Финляндии. Кузнецов был тогда одним из самых ярких и талантливых советских руководителей Вооруженных сил. К тому же предупреждение Елисеева из Хельсинки полностью совпало с шифровкой военно-морского атташе в Берлине капитана 1-го ранга Воронцова. Сталин не хотел верить и Воронцову, как и многим другим разведчикам. Но нарком ВМФ поверил и приказал объявить на флоте к 21 июня «готовность номер 1»…
