Николай Ашукин - Брюсов
Очень хочется работать с вами много и долго, и — это не комплимент, поверьте! — я не знаю в русской литературе человека более деятельного, чем вы. Превосходный вы работник!
Прочитал «Египетские ночи». Если вам интересно мнение профана в поэзии — эта вещь мне страшно понравилась. Читал и радостно улыбался. Вы смелый и вы — поэт Божией милостью, что бы ни говорили и ни писали люди «Умственные» (Письмо М. Горького к Брюсову от 23 февраля 1917 года // Печать и революция. 1928. № 5).
После выхода в свет «Поэзии Армении» В. Брюсов намерен был подготовить к печати новый, прозаический сборник, который знакомил бы «русское общество с культурной жизнью армянского народа в ее целом, от древнейших времен до наших дней». С этой целью он написал специальную «Записку» об издании сборника «Айастан», где, со свойственной ему добросовестностью и тщательностью, изложил обстоятельный план предполагаемого издания. Эта «Записка» — новое доказательство того исключительного внимания и интереса, который проявлял Брюсов к Армении, ее истории, культуре, литературе, еще одно свидетельство обширнейших познаний выдающегося поэта-ученого в этой области, еще одно подтверждение его бесконечно искренних и благородных стремлений как можно шире и глубже ознакомить русское общество с культурой армянского народа. <…>
Записка об издании сборника «Айастан».
Бесспорно, сборник «Поэзия Армении» представил только одну сторону в прошлом и настоящем армянского народа: его поэтическое, или даже только — его лирическое творчество. Позволю себе напомнить, что по первоначальному плану сам Московский Армянский Комитет предполагал не ограничиваться изданием книги, посвященной поэзии, т.е. стихам, но думал, как дополнение или продолжение, издать книгу, посвященную армянским писателям-прозаикам. Следовательно, издатели сознавали, что выпуская сборник «Поэзия Армении», они далеко не исчерпывали всех возможностей литературным путем ознакомить русское общество с Арменией и армянским народом. <…>
За последнее время в исторической литературе широкое распространение получили хрестоматии, составленные из определенно подобранных отрывков из сочинений писателей разных эпох. <…> Читая подлинные произведения, читатель не только получает сведения, заключающиеся в избранных сочинениях, но и знакомится с миросозерцанием людей того времени, воспринимает их подход к событиям, как бы слышит голос отдаленных столетий. В таких хрестоматиях история оживает, приобретает плоть и кровь, становится не «наукой», которую должно изучать, но увлекательным чтением. <…>
Так как отрывки будут подобраны с точки зрения художественности текста, то возможно, что связной истории книга не даст. Поэтому сборнику должен быть предпослан вступительный очерк, в котором кратко (всего на нескольких страницах) излагались бы основные черты истории Армении. Затем, так как в тексте будет много терминов, намеков на современные события и тому подобное, то к тексту необходимо будет дать примечания, которые сделали бы чтение легким для самого неподготовленного читателя. <…>
15 февраля 1917 г.
(Татосян Г. А. Из архива Валерия Брюсова // Известия Академии наук Армянской ССР, общественные науки. 1959. № 5. С. 85-92).
В доме в часы работы Брюсова – тишина. Неоткуда, казалось бы, взяться шуму и в часы, когда его нет дома. Таких часов набиралось немало. Но иногда дом оживал в отсутствие Валерия Яковлевича: я, любительница детворы, затащу к себе то маленьких сестер, то племянников, племянниц, или детей кого-нибудь из знакомых, или соседских детей и подыму с ними шум и возню. Если случайно Валерий Яковлевич застанет у меня ребят, то он, войдя к нам, холодно поздоровается, как со взрослыми на «вы», с каждым малышом, не узнавая в большинстве случаев никого из них, и с грустным беспокойством пройдет к себе в кабинет. <…>
В 1917 году у младшей моей сестры Лены, когда-то бывшей в большой степени моей любимицей, был уже годовалый сын. Вызванная к раненому мужу куда-то на фронт, она оставила сынишку на попечение своей матери, моей мачехи, и просила меня навешать его. К этому времени моя страсть к ребятишкам как-то остыла, было некогда: мои переводы, секретарская работа для Валерия Яковлевича, его нездоровье не оставляли досуга. Но все же ребенка я навестила. Играя с ним, я заметила, что он болен. Я поняла, что старенькой, хворой бабке не совладать с таким богатырем, каким был Коля, что самой мне с Мещанской улицы нельзя будет ездить на Пречистенку следить за лечением, и я упросила бабку отпустить его ко мне. Так как положение было серьезное, я ни на минуту не задумалась над тем, что скажет Валерий Яковлевич. Я тут же решила, что устроюсь в столовой, большой светлой комнате вдали от кабинета, а в смежную с ним, в мою комнату, перенесу столовую. <…>
Однако, подъезжая к дому уже с Колей, я на все лады обдумывала, что скажу я Валерию Яковлевичу, как отнесется он к моему новому жильцу. По обыкновению Валерий Яковлевич ничего не сказал, не рассердился, но, посмотрев на мою затею с явной укоризной, прошел к себе в кабинет, тщательней обычного закрывая свою дверь. Здоровье Коли было довольно скоро восстановлено, он привык ко мне и постоянно врывался в комнату «дяди Ва». К моему величайшему удивлению оба они друг другу очень понравились. Коля, как все дети в его возрасте, был очень забавен, большой взяточник шоколадок, а Валерий Яковлевич, неожиданно, сделался одним из самых щедрых дядей. Я минутами не узнавала его и никогда не поверила бы, что он может проявить столько внимания и забот к ребенку. Мне нередко приходилось останавливать Валерия Яковлевича, спорить с ним, доказывать, что лишнее баловство портит детей.
Когда, после трехмесячного пребывания Коли у нас, сестра Лена, вернувшись в Москву, приехала за ним, Валерий Яковлевич упросил Лену не совсем его отнимать, а отпускать иногда к нам гостить. Таким образом Коля стал жить то дома, то у нас, до ноября 1917 года, а затем родители уехали с ним на юг, откуда через пять месяцев вернулись, с трудом пробившись через Украину, занятую в те времена немцами. Дорогой у сестры родился другой младенец, жизнь в Москве сильно осложнилась, особенно для Колиных родителей, поэтому ребенок был отпущен к нам с меньшим сожалением. Если я отвозила его погостить, Валерий Яковлевич на меня сердился, сам, бывало, со службы заедет за ним и сам привезет его. Приедут и оба не нарадуются друг на друга! Трогательное и исключительное проявление любви и внимания к Коле не ослабевало за все восемь лет, прожитых Колей у нас, а я бы сказала усиливалось с каждым днем. Валерий Яковлевич уже начал мечтать о том блестящем образовании, какое он ему даст (Из воспоминаний И. М. Брюсовой).
