Борис Соколов - Врангель
В эмиграции Врангель жил скромно, наравне с подчиненными снося тяготы полунищенского быта. 20 ноября 1920 года журналист Чебышев отметил в дневнике: «Врангель сегодня, говорят, нездоров. На „Корнилове“ плохая еда. Там питаются не лучше, чем на обыкновенных „беженских“ транспортах».
Через три дня H. H. Чебышев обедал и разговаривал с Врангелем на корабле. После этой встречи он сделал дневниковую запись:
«На „Корнилове“ масса офицеров, как несколько дней тому назад. Врангелю нездоровится. Перед обедом говорили о печати. Денег нет.
…Разговор о судьбе армии. Армию рассредоточат в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе… К концу обеда приехал английский адмирал. После обеда я имел получасовую беседу с Врангелем в его каюте. Маленькая каюта, убранство которой мало напоминает комфорт кают английских судов. Крашеный белый шкаф, койка, на столе икона. Лежит французская книга „Европейский хаос“. На стене висит платье, на полу потертый желтый чемодан. На столе разложен туалетный несессер.
Я спросил Врангеля, сохраняет ли он звание „правителя“. Он ответил:
— Оно отпадает само собой. Был правитель Юга России. Нет Юга России как общерусской территории, неподвластной большевикам, стало быть, нет и правителя.
После довольно длинного разговора о конце Крыма Врангель немного помолчал и сказал:
— Теперь наступает минута, когда придется некоторое время, быть может, довольно продолжительное, действовать не оружием, а словом, — в дело должна вступить печать.
Он просил меня переговорить по этому поводу с Вернадским и адмиралом Б. (вероятно, имеется в виду контр-адмирал А. Д. Бубнов. — Б. С.).
Я не понял, при чем тут Б., но говорил с ним. Он пришел ко мне в каюту Врангеля. Б. в разговоре высказал недоумение по поводу того, как осведомляется относительно наших дел общественное мнение.
— Помилуйте, — сказал Б., — я в четверг выехал из Софии. Там знали только то, что было о крымской эвакуации в большевистских газетах. А в них говорилось, что Врангель, захватив казенные деньги, бежал из Севастополя!
Так заносились в сознание европейского общественного мнения первые слова трагедии».
Чебышев постепенно стал одним из главных советников Врангеля. Сам барон так объяснил это Николаю Николаевичу: «Струве нет, Кривошеин уезжает в Париж. Мне нужны часто советы по общеполитическим вопросам. Со стороны виднее. Продолжайте, пожалуйста, в свободное время приезжать, когда найдете нужным, лучше всего вечером, для чего я буду в указанное время присылать за вами катер…»
По мнению Чебышева, Врангель переживал тяжелое время:
«…надо было втиснуть живую вооруженную силу, армию, в необычные условия заграничного „прозябания“ на беженском положении и в то же время видоизменить условия так, чтобы армия сохранилась преимущественно как военная организация. Совещания проходили нервно, бурно.
Врангеля союзное командование не пускало на берег. В крайнем случае, разрешало съехать куда-то далеко и гулять в штатском платье. Врангель отмахивался от таких „льгот“.
— Они хотят, чтобы я разгуливал на берегу каким-то „Рокамболем“[44]. В этой каюте я бегаю как зверь в клетке в полном сознании бессилия что-нибудь сделать».
Чебышев, почти через день ездивший в то время к Врангелю, вспоминал:
«Он переехал уже на „Лукулл“ (яхту. — Б. С.). Однажды я застал его в возбужденном состоянии. Он шагал по каюте и, вооружившись жестяной коробкой, бил тараканов, бегавших по облицовке красного дерева. Врангель выразил удовольствие, что живет теперь среди темных стен. Среди них он отдыхал от белесоватой внутренней окраски „Корнилова“.
— Я — как пленник. Не могу съехать на берег. Хотел осмотреть лазареты. Нельзя. Всё под предлогом моей безопасности. А в действительности просто боятся, что я могу войти с кем-нибудь в связь. Хотел на Галлиполи и Лемнос ехать на „Лукулле“. Нельзя. Везут на броненосце „Прованс“, куда я не могу взять кого хочу. Я с ними резок, ругаюсь, а они меня обезоруживают, соглашаясь со мной. Возмущаются своим правительством, но указывают на то, что они солдаты и обязаны подчиняться приказаниям.
Врангель прочел мне письма, полученные от Струве и Кривошеина. Оба умоляют его не слагать власти. Кривошеий пишет, что Фош стоит за сохранение нашей армии как единственной вооруженной силы, посвятившей себя борьбе с большевиками».
В конце декабря 1920 года Чебышев по предложению Врангеля стал начальником бюро русской печати в Константинополе.
После эвакуации остатки Русской армии дислоцировались следующим образом: 1-й армейский корпус А. П. Кутепова, произведенного 20 ноября 1920 года «за боевые отличия» в генералы от инфантерии, разбил лагерь на Галлиполийском полуострове, недалеко от города Галлиполи. Донской корпус Ф. Ф. Абрамова был размещен в нескольких лагерях в окрестностях Константинополя (самые большие — в Чаталдже и Чилингире). Кубанские части были сведены в Кубанский корпус М. А. Фостикова, отправленный на остров Лемнос. В лагерях в Галлиполи, в Чаталдже и в Чилингире были подготовлены казармы, плац, устроены кухня, учебные классы в виде рядов камней на земле (занятия приходилось проводить на открытом воздухе), гимнастические снаряды.
В 1-й армейский корпус были сведены пехотные, стрелковые, кавалерийские, артиллерийские и инженерные части, сформированные во время Гражданской войны, и остатки бывших полков, включая гвардейские, российской императорской армии, а также юнкерские училища и офицерские школы. Корпус Кутепова состоял в основном из кадровых офицеров и офицеров военного времени. Высокий процент офицерства, наличие «цветных» добровольческих частей (корниловцев, марковцев, дроздовцев и алексеевцев) и кадров бывшей императорской армии делали корпус Кутепова самым боеспособным и сплоченным в Русской армии. Дезертиров и возвратившихся в Советскую Россию из него было значительно меньше, чем среди донцов и кубанцев.
Дисциплина поддерживалась порой суровыми мерами. Так, в корпусе Кутепова 178 человек были осуждены военно-полевым судом и столько же — корпусным судом. 12 мая был расстрелян старший унтер-офицер 1-го кавалерийского полка Борис Копп, обвиненный в том, что вел «агитацию среди воинских чинов своего полка, направленную на разложение армии, убеждал уходить из армии».
Армия Врангеля отказалась сдать стрелковое оружие (винтовки и пулеметы), а англо-французская администрация не стала принуждать ее силой. Кутепов отдал приказ собрать всё оружие и хранить его под караулом, а в каждой дивизии сформировать батальон из шестисот человек, вооруженных винтовками, с пулеметной командой в 60 пулеметов.
