Тамара Катаева - Анти-Ахматова
История с Пастернаком была гораздо ярче ее «Постановления». И ярче его судьба, заметнее талант, больше почета, серьезнее слава, больше дача, красивее жена. Ему самому звонит Сталин. Написал роман, напечатали на Западе, скандал. Исключение из СП, Нобелевская премия — Ахматова совершенно растеряна, говорит о своей маленькой книжке, составленной из старых стихов, походя поучает Чуковскую, что нечего переживать: подлость или нет не заступиться за Пастернака, надо думать об отце (что-то забеспокоилась о Корнее Ивановиче), называет подвигом то, что Чуковская навестила Пастернака, чего ни один писатель бы не сделал (она, Ахматова-то — уж точно), Чуковская плачет и уходит. Это на стр. 334 ее воспоминаний.
«Добрая старушка Москва изобрела, будто шведский король прислал нашему правительству телеграмму с просьбой не отнимать у Пастернака «поместье Переделкино». Если это правда, то он не король, а хам: где он был, когда меня выселяли из Шереметьевского дома? — она даже порозовела от негодования. Король не знал и не догадывался о существовании великого писателя Анны Андреевны Ахматовой. Она написала некоторое количество поэтических шлягеров и, умело воспользовавшись несколькими благоприятными моментами своей биографии, сделала себе определенное реноме утонченной, образованной и богемной аристократки — но таких интриг полно в мире, и шведскому королю не успеть во все вмешаться. Недоработка.
Не сказал ни словечка! А ведь по сравнению с тем, что делали со мною и Зощенко, история Бориса — бой бабочек».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 341
Хам!
Ее, правда, не выселяло правительство из дома. Шереметьевский дом расселяло владевшее им ведомство, и Ахматовой давало на выбор квартиры. И с ней, и с Зощенко ничего особенного не сделали.
«А по сравнению с тем, что сделали с Мандельштамом или с Митей, история Ахматовой и Зощенко — бой бабочек», — подумала я. Конечно, ее мука с пастернаковской несравнима, потому что Лева был на каторге (что ее, Анну Андреевну, не очень мучило), а сыновья Бориса Леонидовича, слава Богу, дома. И она была нищей (это был ее выбор, она по доброй воле отказывалась от переводческой высокооплачиваемой работы, от которой богател Пастернак, правительство здесь ни при чем, после Постановления она не обеднела, Зощенко чувствовал себя на пороге богатства), а он богат. Но зачем, зачем ее тянет сравнивать — и гордиться.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 341
Потому что это ее натура.
Бродский: Ахматова чрезвычайно не одобряла амбиций Бориса Леонидовича. Не одобряла его желания, жажды «нобелевки». Ахматова судила Пастернака довольно строго.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 232
Она сама желала «нобелевки» буквально до беспамятства: впадала в истерики и кричала, что хочет в монастырь.
Бродский: Да-да! И еще она любила цитировать — ну просто всем и вся — две строчки: «Молитесь на ночь, чтобы вам / Вдруг не проснуться знаменитым».
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 262
Очевидно, она действительно верила в силу молитв, если убеждала людей молиться об этом — ей чужая знаменитость была бы не по душевным силам — пережить. Ну а тем, кому славы — молись не молись — не видать, напоминала о своей: мол, она-то знает, какая это мука.
Слава на славу — так она представляет себе любую свою встречу (или, по-ахматовски, невстречу) — единоборство с Пастернаком.
Мы вошли во двор. Пусто. Ни цветов, ни деревьев, один огород. И в глубине — коричневая мрачная дача. Дом беды. Мы пошли по дорожке к дому. Анна Андреевна тяжело опиралась на мою руку. Трудно она стала двигаться. На крыльцо вышла какая-то женщина. Крикнула нам издали: «Никого дома нет» — «Передайте, что была Ахматова», — громко сказала Анна Андреевна, и мы пошли обратно.
У Анны Андреевны был вид утомленный, и она всю дорогу молчала. Только выходя из машины в ордынском дворе, сказала мне: «А вы поняли, я надеюсь, что Борис Леонидович и Зина были дома, когда мы пришли?» — Я мотнула головой с удивлением. — «Ну нельзя же быть такой простодушной! Оба дома, уверяю вас. Ну конечно же. И он и Зина. Просто не захотели принять нас».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 135
Любой юрист подтвердит, что такое доказательство — железное: его невозможно опровергнуть. Вот снова этот прием:
У А.А. был свой вариант (совсем непохожий) эпизода, рассказанного Пастернаком в его автобиографии. Излагала она его так: четырехлетний Пастернак как-то проснулся ночью и заплакал, ему было страшно. В ночной рубашке, босиком он побежал в соседнюю комнату. Там его мать играла на рояле, а рядом в кресле сидел старик с бородой и плакал. На другой день мальчику объяснили, что старик — это Лев Толстой. «Боренька знал, когда проснуться», — добавляла Анна Андреевна.
Лидия ГИНЗБУРГ. Ахматова. Стр. 139
Юристка присутствовать не могла, но рассказывает тоном свидетеля.
Обязательно надо отметить, что — «плакал».
Она-то сама пишет молодому мужчине, которого «ловила», что, мол, слушала какую-то пластинку (духовная музыка или что-то еще изысканное):
«При первых звуках — заплакала» — но это другое дело. Это — разве сравнить с комичной неопрятной слезливостью «мусорного старика»!
Вы ей верите? И что заплакала она, и что плакал Толстой, и что именно ее версия эпизода, случившаяся с Пастернаком в ранехоньком детстве, единственно верная?
В любом случае такие воспоминания она никому прощать не собирается. Марина Цветаева тоже получает от нее по заслугам за описание посещения царем церемонии открытия цветаевского музея (Ивана Цветаева — какая пошлость), называется провинциальной поповной. То ли дело как Ахматову мать посылала в детстве за арбузами, или Великий князь Владимир Александрович, который любовался ее беленькими ножками, когда она ребенком купалась в пруду (без свидетелей, разумеется)…
Она будет добивать до последнего.
«Мне рассказывал один приятель со слов докторши, что, когда мы с вами шли по двору, — помните? Зинаида Николаевна увидела нас из окна и ей предложила: «Хотите взглянуть? Вот Ахматова». Но навстречу к нам не вышла и в дом не пустила».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 410
