Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
В Карелии в сентябре 1941 года я был тяжело ранен. После нескольких месяцев пребывания в больнице я случайно столкнулся в Берлине с командиром «Лейбштандарта» Зеппом Дитрихом, который взял меня и перевел в формирующийся танковый батальон. Лишь теперь, в начале 1942 года, три дивизии Ваффен-СС впервые получили танки. С Зеппом Дитрихом Гиммлер предпочел не связываться, и так и случилось, что я стал танкистом. Я остался им до конца войны, которую закончил вновь пехотинцем, поскольку танков больше не было, и мы, частью все еще в черной форме, до последнего дня сражались против русских в рядах пехоты.
Выше я описал кое-что из пережитого на войне. С 1942 года мы начали, слегка в насмешку над собой, говорить о «войне бедного человека», которую мы — ввиду подавляющего превосходства противника — вели на всех направлениях. Это было тем более справедливым для боев во время высадки союзников в Нормандии 6 июня 1944 года.
В 1944 году до войск на Западе дошел слух, что Роммель хотел дислоцировать на побережье танковые дивизии, и притом исходя из верного соображения, что, при абсолютном господстве союзников в воздухе, они не смогут своевременно выйти из тыла к местам высадки, с тем чтобы сбросить противника в море.
По ходу разведки дорог от места нашей дислокации под Берней к Онфлеру в устье Сены наш командир батальона при взгляде на «оборонительные сооружения», назвать которые иначе как убогими не поворачивался язык, сухо заметил: «Господа, то, что они придут, ведь это же вполне ясно!» Во время поездки в Онфлер над нами в глубоком тылу пролетали на малой высоте не тревожимые немецким Люфтваффе истребители союзников. Мы в тот момент даже не воспринимали их всерьез. Вскоре мне пришлось познакомиться со смертельной угрозой с воздуха.
В начале июня 1944 года, на большой «Route National» («Национальной дороге») от Эвре к Лизье, также глубоко во французском тылу, по моему водителю и мне, мы возвращались с ночного учения, внезапно хлестнули пулеметные очереди. Я обернулся, в 50 метрах за нами висел вражеский истребитель, стреляя из всех стволов. Повинуясь инстинкту, я мгновенно зарылся головой в колени (это должно было меня спасти), выкрикнув: «Остановись, штурмовик!» Последовал удар между лопаток, и я ощутил, что меня парализовало, кроме того, из выходного отверстия пули в горле, совсем рядом с сонной артерией, хлестала кровь.
Я вывалился из автомобиля, крикнув водителю: «Оттащи меня в канаву, он еще вернется!» В конце концов ему удалось уволочь меня в канаву, хотя истребитель еще дважды атаковал, с тем чтобы уничтожить машину. Во время второго налета очереди из бортового оружия барабанили по мостовой в сантиметрах от моей головы — это явилось весьма впечатляющим. И вот я лежал на спине в канаве, парализованный, сонная артерия была, вероятно, задета, тут-то, верно, и пришел самый настоящий «конец рабочего дня». Я даже не испытывал обычного шокового состояния, возможно, после стольких ранений оно исчезает, как у подраненного зайца. Как-то отдаешь себе отчет: следовало всегда ожидать, что может подойти твой черед и вот теперь он наступил! Водитель, сильно волнуясь, пытался прижимать перевязочный пакет к ране в горле, что, собственно, не имело смысла. Я ожидал постепенного помутнения сознания от потери крови, передавал водителю приветствия роте и выразил просьбу, как уже говорилось, рассказать все точно моей матери, если такой случай представится. На этом, пожалуй, все для меня и кончалось.
Однако по всей видимости, я поторопился с выводами, это был еще не конец! Через некоторое время стало покалывать в большом пальце на правой ноге; как если бы «уснувшая» ступня «проснулась». Внезапно вернулись чувствительность и способность двигаться. Я смог подняться, дошел, слегка пошатываясь, до машины, приказав водителю попытаться завести ее, что и удалось сделать. «Фольксваген»-кюбельваген было не так-то просто вывести из строя.
Меня поместили в лазарет Люфтваффе в Берней неподалеку от расположения нашей части. Хирург, занимавшийся раной, только покачал головой, сказав по поводу моего необыкновенного везения: «Если бы штурмовик хотя бы на один миллиметр пролетел дальше влево, он прострелил бы сзади позвоночник и спереди большую сонную артерию, и тогда никакой бог не смог бы доставить вас вовремя к операционному столу». Охотник скажет о таком выстреле «промазал», «недобрал». Да еще повезло, что в легких не было задето ни одного крупного сосуда — тогда меня также не спасло бы ничего. На родине моих предков, в Восточной Вестфалии, о такой удаче принято говорить: «Господь бог на стороне дураков!»
На следующий день, 4 июня 1944 года, в автомобиле «на дровяном ходу» появился канцлер посольства в Париже, чтобы узнать подробности для родителей. Он рассказал мне, что, согласно последней информации, вторжение союзников состоится 5 июня. Когда он 5 июня утром прощался со мной, чтобы вернуться в Париж на своей паровой машине, я, посмеиваясь, указал ему на то, что вот же пятого опять ничего не случилось. На это он сухо и вполне справедливо заметил, что «пятое еще не миновало». В ночь с 5-го на 6 июня они, наконец, «пришли». Роммель, ответственный за нас командующий, пребывал в кругу семьи в Германии, празднуя чей-то день рождения!
12-я танковая дивизия СС бросилась навстречу союзникам — правда, с непонятным промедлением по вине OB West (главнокомандующего на Западе). В течение нескольких недель она успешно отражала наступление Монтгомери, несмотря на его гротескное превосходство в войсках и материале. Лишь тогда, когда американцам удался прорыв в западной части фронта вторжения, немецкий фронт развалился в восточной части, не в последнюю очередь, по вине нереалистичных приказов из ставки фюрера. Британский генерал Майкл Рейнольдс, воевавший на нашем участке фронта на противоположной стороне, пишет о 1-й и 12-й дивизиях 1-го танкового корпуса СС: «…это была необычная смесь из вожаков, закаленных в горниле Восточного фронта (…) и восторженных юных солдат… они были замечательными воинами, подобных мы, наверно, больше никогда не увидим»[482].
Главный врач лазарета Люфтваффе в Берней в начале «вторжения» хотел перевести меня в Германию, так как вскоре ему должна была понадобиться каждая койка. Однако я ни за что на свете не хотел расстаться со своей ротой. Я обучал и возглавлял ее с первого дня и был привязан к своим солдатам. Поэтому я ушел в полдень из лазарета и поехал следом за ротой, это обошлось мне в рапорт главврача о «дезертирстве».
В августе, в связи с осложнениями после желтухи, я получил восстановительный отпуск. Выше я описал встречу с отцом и упомянул меморандум, в котором он пытался повлиять на Гитлера, используя его же собственное утверждение: «Дипломатия должна заботиться о том, чтобы народ жил, а не героически погибал».
