Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV
1/14 апреля 1901.
Светлое Христово Воскресенье.
В полночь, по обычаю, началась Пасхальная служба и была очень торжественна. Ночь была тихая, свечи не гасли во время крестного хода вокруг Собора. Русских, кажется, двое было, кроме пяти иокохамских воспитанниц, и те до конца службы не достояли. Кончилась Литургия в четверть четвертого часа. Освящение яств, христованье со всеми, то есть раздавание яиц — всего, кажется, около восьмисот было роздано.
Служили со мной оо. Роман Циба и Симеон Юкава и три диакона. О. Павел Сато все еще не совсем оправился от паралича; о. Феодор Мидзуно отправился совершить Пасхальную службу в Иокохаме.
Обычное поздравление школ и разных лиц до полудня. С двух часов — поздравление посланника, бывшего с супругой и детьми, и всех посольских, также русских из Иокохамы — консула Князя Лобанова, морского агента Александра Ивановича Русина. Из мимоходом находящихся здесь был граф Капнист, лейтенант, лечившийся на водах и возвращающийся на свое судно, и еще кое–кто.
С пяти часов была Пасхальная вечерня, соборно служенная.
2/15 апреля 1901. Понедельник
Светлой седмицы
С семи часов Пасхальная служба — утреня и Литургия, без перерыва. Кончена в начале одиннадцатого часа. Служили со мной оо. Павел Сато и Роман Циба и два диакона. Приобщено много детей. Русские на Литургии были: полковник Ванновский с детьми и проезжие с военных действий из Китая домой в Россию: подполковник Генерального штаба Александр Петрович Агапеев и доктор Николай Васильевич Гильченко.
Поздравление певчих своих, потом о. Алексея Савабе и его певчих и прихожан из Коодзимаци–кёоквай. Между прочим, нужно было поскорее накормить обедом и отпустить с присланной японкой пять иокохамских учениц Католического пансиона. Они отпущены были до вечера воскресенья, но мне не дано было знать о том из пансиона, а они сказали, что отпущены до вечера понедельника, то есть обманули. За ними вчера приходила японка, но я этого тоже не знал, а они не пошли, говоря, что отпущены до завтра. Сегодня, по выходе из Церкви, я получил письмо из пансиона с просьбой отправить их, и так далее. Я, конечно, поспешил это сделать. Жаль, что наши девочки такие лгуньи.
За завтраком, который я предложил гостям — подполковнику Агапееву и доктору, первый очень интересно рассказывал о Китайской войне, но результат рассказов печальный. «Жестокость и бесчеловечье во время войны нисколько не уменьшается с развитием цивилизации; мы укоряем татар за их зверства во время Батыева нашествия на Россию, совершенно то же, что они делали, совершается и ныне, и всегда будет то же», — заключил Агапеев.
Отправившись с визитными поздравлениями, посетил Посольство и всех русских в Токио. У Ванновского застал еще одного офицера, возвращающегося с войны домой: ротмистра драгунов Николая Гавриловича Волкова. Рассказ этого был еще интересней: он с восемью драгунами отбился от четырехсот человек китайской конницы. Послан он был из Гирина с тринадцатью кавалеристами узнать о русском обозе, на который, по слухам, китайцы сделали нападение; в поисках обоза заехал слишком далеко и нарвался на отряд китайской конницы; в плен сдаться бы — замучат до смерти, отбиться — от такого множества нет надежды; но все же лучше пасть в бою, чем быть замученным. Решились защищаться. Пока были они под некоторой защитой ограды, случившейся там, пять человек из них были убиты, и ограда разрушена; они пошли пробиваться сквозь неприятеля и шли с двенадцати ночи до четырех часов пополудни, беспрерывно отстреливаясь. Лошади под ними скоро были убиты; все люди и сам Волков были ранены, но не смертельно, идти кое–как, поддерживая один другого, могли и шли с величайшим трудом и болью, особенно когда после перехода вброд одной речки должны были сбросить обувь. Наконец дошли до места, где стояла сотня казаков. Китайцы, преследовавшие их, видя это, тотчас же рассеялись. Волков и его восемь человек почти в бесчувствии повалились на землю среди своих. Фельдшера тут не было, потому портной ножницами отрезал у Волкова куски висевшего мяса на избитых его ногах. Два месяца он пролежал потом в госпитале, пока стал на ноги, хотя имел от китайской пули легкую лишь рану на одой ноге. — Рассказывал потом он об интригах начальников наших войск: ни одного добросовестного генерала — все искатели крестов и чинов, старающиеся подставить ногу один другому. Волков еще больше разочарован в войне, чем Агапеев, и возвращается в Россию с тем чтобы бросить военную службу и поступить на земскую.
Сегодня стали пить в Миссии и Семинарии новую воду, водопроводную, так как все приспособления по сему делу кончены. Слава Богу! Вода — такая, какую Создатель дал людям, чтобы пить ее прямо, без кипячения и всяких примесей, что нужно было для доселешней нашей воды, крайне порченной. Даст Бог, и болезней теперь будет меньше, особенно желудочных, столь частых доселе у учеников.
[Пропуск в оригинале]
На телеграммы отвечено было взаимным поздравлением тотчас по получении их, на письма и листки печатается общий ответ в ближайшем номере «Сейкёо—Симпо».
7/20 апреля 1901. Суббота
Светлой седмицы.
С семи часов утра Пасхальная служба — такая же, как в первый день: утреня и обедня вместе. Служили отцы Роман Циба и Феодор Мидзуно; пели все певчие. Вместо антидора роздан был артос. Кончилось все богослужение в десять часов.
Десять воспитанников, отправившиеся в среду путешествовать, благополучно вернулись. Чрез одного из них, Пимена Усуи, бывшего у своего отца в Одавара, спрашивает отец его, о. Василий Усуи:
— Может ли его жена исповедаться и причаститься у него самого?
— Да, ведь она же может поехать исповедаться у о. Матфея в Сидзуока, или в Токио у кого–либо из здешних священников.
— Не может.
— Отчего?
— Скоро родить нужно, — с запинкою Пимен вымолвил про свою маменьку, готовящуюся подарить миру уже восьмого, если не девятого, обитателя, имея первенцем его самого, Пимена.
— Если она не находит для себя стеснительным исповедаться у мужа, то, конечно, может очистить душу исповедью и у него — он же ведь священник для всех, тем более может принять из его рук Святые Тайны.
8/21 апреля 1901. Фомино Воскресенье.
Обычное воскресное богослужение, на котором было мало христиан.
В два часа начался «сейненквай». Я сказал о плодах воскресения Христова. Потом студент Университета Иван Накагава читал свой реферат на тему «Как образуется государство? Силою, или договором, или нарождением?» Скуку навел и пустотою содержания, и перечислением множества имен европейских ученых; кончил признанием справедливости последней теории. Я возразил. Потом Иван Акимович Сенума читал «О начале нравственности» — это было гораздо содержательнее и умнее, — Посторонних было всего четверо, с Накагава в том числе; прочие все наши — семинаристы и учителя Семинарии, — Извратили мою мысль: я предлагал давать уроки Догматического Богословия студентам Университета и другим взрослым ученикам, православным, находящимся в светских заведениях, а они обратили предположенный мною класс Догматики в класс «чего хочешь, того просишь», по преимуществу «логомахии». Ну пусть болтают — такова японская натура! Впрочем, и преподавать некому; наши ученики Догматику знают, а посторонних почти и нет.
